Малевинский Сергей Октябревич

То, что семантика слова представляет собой не просто его денотативную или референтную соотнесенность с каким-то предметом или предметным классом, а определенный комплекс самых разных по своей природе смыслов, давно уже стало аксиомой современной семасиологии. Даже будучи взятым в каком-то одном из своих значений и выступая в таком случае, по терминологии Московской семантической школы, в качестве лексемы, каждое полнознаменательное слово может быть носителем и передатчиком множества самых разнообразных «квантов» информации и целых информационных блоков, образующих в своей совокупности его семантическую структуру, отличающуюся той или иной степенью сложности.

Наиболее существенным и безусловно обязательным компонентом этой структуры, её своеобразным смысловым ядром является тот системный блок выражаемой словом информации, который именуется основным лексическим значением, сигнификатом слова, его интенсионалом или словарным значением. Поскольку такое значение может принадлежать к одному из шести совершенно разных по природе семантических типов – дескрипционому, компаративному, дейктическому, анафорическому, критериально-оценочному или реляционному – это не может не накладывать своего отпечатка и на характер общей структурной организации присущей слову семантики. Мы же, не рассматривая строения семантических структур, образующихся вокруг значений всех перечисленных выше типов, попытаемся проанализировать только то, как структурируется и функционирует семантика одних лишь дескрипционных лексем как количественно преобладающих лексических единиц нашей речи. Говоря о лексическом значении в дальнейшем, мы будем иметь в виду только лишь значения дескрипционного типа.

Здесь сразу же представляется необходимым отметить, что среди всех остальных видов основных лексических значений одни только дескрипционные значения могут рассматриваться как смысловые феномены понятийного характера, поскольку только они соответствуют общепринятому определению понятия как мемориального образования, отражающего в своем содержании характерные признаки, присущие членам того или иного предметного класса. О сущностном единстве дескрипционного лексического значения и понятия в разное время писали многие отечественные и зарубежные языковеды. С другой стороны, многими авторами высказывались и определенные сомнения по поводу содержательной идентичности этих ментальных структур. На наш взгляд, теоретические расхождения такого рода вполне закономерны и обусловливаются прежде всего отсутствием у ученых единодушия в определении природы и границ семантического содержания самого понятия.

Первое научное определение данного термина было дано учеником Сократа и основоположником философии кинизма Антисфеном. Согласно утверждению этого мыслителя Античности, «понятие есть то, что раскрывает, что есть или чем бывает тот или иной предмет» [Диоген 1979, с. 234]. В соответствии с воззрениями современной науки дефиниция, предложенная Антисфеном, может быть отнесена, скорее, не к понятию, а к представлению. В отличие от понятия, оно являет собой мемориальное образование, отражающее в своем содержании не множество определенных предметов или явлений, а только какой-то единичный объект (отдельный предмет, лицо, свойство, событие, факт). Понятие же, будучи психическим отражением какого-либо предметного класса, отличается от представления тем, что является результатом мысленного обобщения того или иного множества относящихся к этому классу реальных или виртуальных объектов.

Обобщение всегда предполагает выявление у обобщаемых предметов некоторого набора свойственных им общих признаков, которые используются в роли основания для отождествления соответствующих объектов как членов выделяемого предметного класса. Представления о признаках, учитываемых при идентификации каких-либо объектов с тем или иным предметным классом, и выступают в качестве тех семантических признаков (сем), которые конституируют содержание соответствующего данному классу понятия. По нашему мнению, признаки такого рода, и реальные, и семантические, вполне могут быть охарактеризованы как идентификационно значимые.

В психологии и логике долгое время господствовало убеждение в том, что в содержании понятий фиксируются только наиболее существенные и значимые для человека признаки наблюдаемых им предметов. Однако при более внимательном рассмотрении оказывается, что это далеко не так: имеющиеся у людей понятия могут отражать любые, в том числе и весьма малозначительные, второстепенные свойства различных объектов, отнюдь не являющиеся их сущностными характеристиками. Так, понятия типа налогоплательщик, квартиросъемщик, пассажир репрезентируют те признаки конкретных лиц, которые никак не могут рассматриваться как определяющие их человеческую сущность. И тем не менее, такие качества, как обязанность платить налоги, наличие съемного жилья или езда на каком-либо виде транспорта, оказываются вполне способными выполнять роль идентификационно значимых признаков, выделяющих их носителей в особые предметные классы и потому обладающих конституирующей значимостью для содержания соответствующих понятий. Все остальные признаки и качества, могущие быть приписанными налогоплательщикам, квартиросъемщикам и пассажирам, не являются идентификационно значимыми по отношению к этим понятиям и потому остаются за рамками их содержания.

В конечном итоге, думается, следует согласиться с теми учеными, которые утверждали, что содержание понятия составляют те семантические признаки, которые являются необходимыми и достаточными для мысленной идентификации каких-либо объектов как принадлежащих к определенному предметному классу и, соответственно, подводимых под отражающее этот класс понятие, а существенность или несущественность этих признаков определяется только их отношением к данному понятию, их включенностью или невключенностью в его содержание [см., например: Войшвилло 1989, с. 90, 91; Горский 1985, с. 12, 13; Комлев 1969, с. 75, 111].

Соединяясь в сознании людей с представлениями о тех или иных словесных звуковых комплексах, понятия становятся основными лексическими значениями дескрипционных слов, их интенсионалами, сигнификатами, словарными значениями. При этом содержание некоторых первичных понятий может трансформироваться, как-то видоизменяться под влиянием тех речевых функций, ради выполнения которых и создаются различные слова. Так, первоначально нерасчлененное понятие погони, в которой всегда участвуют как минимум двое, закономерно расчленяется на понятия гнаться и убегать, что обусловливается возможностью коммуникативного соотнесения понятия погоня как с догоняющим, так и с убегающим субъектами: Кошка гонится за мышью – Мышь убегает от кошки. Учитывая обстоятельства такого рода, некоторые авторы для обозначения значений понятийного характера предлагали ввести термин лексическое понятие, подразумевая под ним то понятие, которое непосредственно связывается со словом и отражает «минимальный комплекс абстрагированных свойств», выделяющих тот класс предметов, который может быть обозначен данным словом [Комлев 1969, с. 60]. Признавая полную правомочность употребления термина лексическое понятие, мы считаем, что в семасиологических исследованиях все же лучше было бы использовать словосочетание понятийное содержание слова, как более традиционное для отечественной науки.

Важно отметить, что трактовка лексического значения как выражаемого словом понятия отнюдь не противоречит и ставшему классическим пониманию словесного значения как соотнесенности слова с предметным классом, выступающим в роли его денотата. Ведь именно структура понятия и является тем реальным связующим звеном, которое обеспечивает действительную, а не гипотетическую соотнесенность словесного знака с какими-то реально существующими или, может быть, даже и виртуальными объектами. Именно через понятие как хранящееся в человеческой памяти устойчивое мемориальное образование происходит первоначальное декодирование и усвоение передаваемой словом информации об обозначаемом им предмете – референте речевого сообщения. Хотя одним только понятийным содержанием объем этой информации, конечно же, не исчерпывается.

Еще в 20-х годах прошлого века С.А. Аскольдов (Алексеев) писал о том, что значение слова, даже если оно берется в рамках какого-то конкретного контекста, представляет собой своего рода «музыкальный аккорд», в котором могут сочетаться самые разные смысловые элементы, в том числе и выходящие за рамки выражаемого словом понятия. Объясняется это тем, что «слова, как непосредственным значением, так и через различные переносные смыслы, влекут за собой целую плеяду ассоциативных значений». Более того, возможны даже такие случаи, когда слова бывают лишены «центрального смысла» (т. е. основного лексического значения = понятийного содержания) или этот смысл выступает как «нечто постороннее, иногда даже противоречащее сюжетной связи значений». Так, в семантике слова Лукоморье его основное значение «изогнутый берег моря», по мнению Аскольдова, почти полностью заслоняется «смысловыми обертонами», навеянными содержанием пушкинского вступления к поэме «Руслан и Людмила» [Аскольдов 1997, с. 278].

В современной семасиологии «смысловые обертоны», ассоциируемые с понятийным содержанием слов, интерпретируются как импликативные смыслы, составляющие ту часть семантической структуры лексемы, которая именуется импликационалом. В качестве импликативных чаще всего рассматриваются те смыслы, которые, не входя в состав лексического понятия, связываются с понятийными семами тесными ассоциативными связями и представляют собой какие-то логические следствия (импликации) из них. В любом случае самым важным здесь является то, что импликативные смыслы существуют и могут актуализироваться в сознании людей благодаря устойчивой психической ассоциации с понятийным содержанием слов. Реальные же основания для такой ассоциации могут быть самыми разными. Они отнюдь не ограничиваются одной только импликацией, понимаемой как условно-следственные отношения, выражаемые с помощью логической связки «если…, то…». Ассоциативные связи между понятийными и непонятийными смыслами могут возникать и на основе простой фиксации общей принадлежности каких-либо признаков какому-то классу предметов, и в результате установления какого-то сходства между теми или иными предметами или предметными классами, и в силу наличия простого временного совпадения или временной последовательности каких-либо событий или процессов. Во избежание ненужного отождествления этих связей с одними только отношениями логической импликации, смыслы, ассоциативно связанные с выражаемыми словами понятиями, по-видимому, следовало бы называть не импликативными, а как-нибудь иначе – скажем, сопутствующими или попутными, как это предлагал еще в начале ХХ века немецкий лексиколог О. Эрдман [Erdmann 1925, с. 106, 107].

Соединенные ассоциативной связью с семами, составляющими понятийное содержание слова, сопутствующие смыслы в совокупности с этими семами образуют те относительно устойчивые семантические комплексы, которые в современной когнитологии и когнитивной лингвистике именуются концептами. В таком понимании слово концепт использовалось еще С.А. Аскольдовым. Однако в широкий научный обиход этот термин вошел благодаря выходу в свет книги «Введение в математическую логику» профессора Принстонского университета А. Черча, который, отождествляя концепт с общим смыслом имени, определял и то и другое как «то, что бывает усвоено, когда понято имя» [Черч 1960, с. 18]. В настоящее время в мировой и отечественной когнитологии утверждается двухуровневая концепция лексической семантики, предложенная М. Бирвишем. Суть её заключается в том, что в семантической структуре полнознаменательного слова следует различать уровни концептуального содержания и собственно лексического значения (= понятийного содержания) [подробнее см.: Кубрякова 1996, с. 92]. В истории русской науки с этой концепцией явно перекликается сформулированное некогда А.А. Потебней учение о «ближайших» и «дальнейших» значениях слов. Первые трактовались ученым как «народные» и потому принадлежащие сфере языка, а вторые – как индивидуальные, личные и потому выходящее за рамки языка как выработанной народом знаковой системы. Наличие у слов ближайших, хоть и формальных, но признаваемых всеми значений делает возможным, считал Потебня, то, что люди вообще понимают друг друга. В то же время только из «личного понимания слова», т. е. из его дальнейшего значения, возникает, согласно утверждению Потебни, «высшая объективность мысли» – научная [Потебня 1958, с. 19, 20].

Различение понятийных и концептуальных смысловых структур в сфере лексической семантики стало общепризнанным положением и основным методологическим принципом современной семасиологии. Но если с объемом и границами понятийного содержания слов все обстоит здесь более или менее ясно, то определение объема и границ ассоциируемых со словами концептов представляется весьма и весьма проблематичным.

Вся современная концептология базируется на предположении о том, что каждое слово «высвечивает в индивидуальной картине мира некоторый фрагмент, идентифицируемый на разных уровнях осознаваемости как целостная ситуация с её необходимыми, характерными и факультативными составляющими, признаками и признаками признаков, на фоне чего актуализируются или подсознательно учитываются многоступенчатые выводные знания разных видов» [Залевская 1999, с. 40]. С этим утверждением трудно не согласиться, однако вопрос о том, какие конкретно сознательно актуализируемые и подсознательно учитываемые значения и смыслы могут входить в концептуальное содержание слов, пока еще не имеет в науке однозначного и окончательного решения.

Многими исследователями высказывалась мысль о том, что содержание связываемого со словом концепта создается практически всеми имеющимися у человека знаниями, мнениями и оценками, касающимися тех предметов, которые могут обозначаться данным словом и образуют в своей совокупности тот предметный класс, который выступает в роли его денотата. С другой стороны, здесь не исключается и возможность наложения на теоретически очерчиваемые содержательные границы концепта тех или иных ограничений, возможен определенный качественный отбор тех значений и смыслов, которые, ассоциативно связываясь с выражаемыми словами понятиями, могут включаться в содержание соответствующих им концептов.

Первый из обозначенных нами подходов является хронологически более ранним, исторически первичным. Еще С.А. Аскольдов рассматривал концепты как «эмбрионы мысленных операций, которые в своем раскрытии могли бы занять часы, дни, иногда месяцы», как, например, концепт «падение Римской империи» в понимании и изложении специалиста-историка [Аскольдов 1997, с. 273]. Д.С. Лихачев определял содержание концепта как «результат столкновения словарного значения слова с личным и народным опытом человека». По словам ученого, «и слово, и его значения, и концепты этих значений существуют не сами по себе в некоей независимой невесомости, а в определенной человеческой «идеосфере». У каждого человека есть свой, индивидуальный культурный опыт, запас знаний и навыков, которыми и определяется богатство значений слова и богатство концептов этих значений». Таким образом, утверждал Д.С. Лихачев, смысловые «потенции концепта» бывают тем шире и богаче, чем шире и богаче человеческие познания, человеческий культурный и жизненный опыт [Лихачев 1997, с. 281].

Аналогичное осмысление содержательного наполнения концептов было характерно и для многих лингвистических работ, увидевших свет в 70-90-х годах прошлого века. Вместе с тем в науке неоднократно предпринимались и продолжают предприниматься попытки так или иначе сузить понимание семантического содержания концептуальных структур, представить концепты как ментальные образования, формирующиеся в процессе какой-то селекции имеющихся у людей знаний и мнений с последующим отбором тех из них, что представляются наиболее важными и значимыми для человеческого сообщества. В соответствии с таким пониманием к числу смыслов, образующих содержание концепта, относятся уже не все имеющиеся у человека знания и мнения об отражаемом определенным понятием и обозначаемом каким-то словом предметном классе, а только те из них, которые связываются с понятийным содержанием слова наиболее тесными и сильными ассоциативными связями. Это те смыслы, которые чаще всего репрезентируются в «окне сознания» при восприятии человеком тех или иных реально звучащих или написанных слов, которые фигурируют также в виде вербально оформленных «доз» информации, наиболее часто сопровождающих соответствующие слова в высказываниях и текстах различной жанровой принадлежности. Предполагается, что всё обусловливается здесь мерой того внимания, что проявляется людьми по отношению к каким-то внутренним свойствам и внешним связям обозначаемых словами предметов. А внимание это предопределяется в первую очередь присущей всему речевому сообществу культурой. Именно по этой причине многие современные языковеды, вслед за Ю.С. Степановым, интерпретируют концепт как «сгусток культуры в сознании человека» [Степанов 1997, с. 40], как то, в виде чего культура входит в сферу словесно выраженной человеческой ментальности.

Такая, на наш взгляд, искусственно ограниченная трактовка содержания концептуальных структур проистекает из широко распространенного в нашей науке понимания концептов как языковых, а значит, и непременно социально обусловленных семантических образований. Если же рассматривать концепты как индивидуально-психические явления (а именно этот подход должен быть признаваем единственно реалистическим), то, думается, следует согласиться с теми авторами, которые считают, что содержательное наполнение концептов может производиться не только путем восприятия человеком культуры того общества, к которому он принадлежит, но и другими путями – на основе его непосредственного чувственного опыта, осуществляемой им предметной практической деятельности, самостоятельных мыслительных операций с уже имеющимися у него понятиями и концептами. Так, к пониманию того, что открытый огонь опасен и контактов с ним следует избегать, люди приходят обычно самостоятельно ещё в раннем детстве, основываясь на собственном опыте обращения с горящими предметами. А вот, к примеру, осознание частной собственности как источника социальной несправедливости или, напротив, как необходимейшего условия экономического и социального прогресса появляется у людей уже в зрелом возрасте как результат целенаправленного воздействия на них со стороны тех или иных политических идеологий, средств массовой информации, системы образования и т. д.

Будучи в значительной своей части продуктом личного жизненного опыта человека, концептуальная семантика, создаваемая ассоциируемыми с лексическими понятиями сопутствующими смыслами, выступает как индивидуально обусловленная и в целом конвенционально не закрепленная, а потому и неэксплицированная, факультативная часть семантики полнознаменательного слова. Именно неконвенциональность и формальная неэксплицированность должны быть признаны теми отличительными чертами, которые позволяют отграничивать сопутствующие смыслы как от понятийных семантических признаков лексических значений, с одной стороны, так и от смыслов, составляющих содержание семантической коннотации, с другой.

Что касается термина коннотация (дословно «соозначение»), то, будучи введенным в лингвистический обиход для обозначения всего того, что выходит в семантике слова за рамки его понятийного содержания [подробнее см.: Говердовский 1979, с. 84], данный термин в настоящее время сузил сферу своего применения и употребляется преимущественно как обобщающее наименование смыслов, создаваемых эмоционально-экспрессивной окраской лексических и фразеологических единиц, их стилистической маркированностью, а также «ассоциативно-образными представлениями» об обозначаемых теми или иными словами реалиях [см., например: Телия 1997, с. 193]. Соглашаясь с таким пониманием коннотации в принципе, думается, следовало бы все же внести в него некоторые уточнения.

Прежде всего, говоря об эмоциональной окрашенности слов и их лексико-семантических вариантов, необходимо строго разграничивать такие семантические феномены, как эмоциональные сопутствующие смыслы, не входящие в сферу коннотации, и эмоционально-экспрессивные коннотативные окраски. Первые суть не что иное, как представления людей об эмоциях, сопровождающих восприятие определенных предметов и явлений, образующих предметные классы, выступающие в качестве денотатов тех или иных эмоционально окрашенных лексем. Представления эти, ассоциируясь с выражаемыми словами понятиями, могут входить в содержание соответствующих концептов на правах сопутствующих смыслов точно так же, как и ассоциируемые с лексическими понятиями смысловые образования гностического характера (знания и мнения). Однако наличие такого рода смыслов в семантической структуре конкретных слов имеет неконвенциональный характер и потому не может считаться формально эксплицированным так, как, скажем, понятийное содержание слова. Эмоциональные сопутствующие смыслы по сути своей субъективны, индивидуальны, их наличие в составе тех или иных концептов на уровне лингвосознания отдельного человеческого индивида может определяться самыми разными мотивами. Так, к примеру, семы осуждения и одобрения, ассоциируемые с понятиями о человеческих пороках и добродетелях, чаще всего обусловливаются индивидуальными, сугубо личными интересами и потребностями людей. И если в сознании большинства законопослушных граждан понятия о таких личностных качествах, как нечестность и вороватость, прочно ассоциируются с семой морального осуждения, то в криминальной среде эти и подобные им психические свойства будут осмысливаться уже как вполне естественные и даже необходимые профессиональные качества вора.

В отличие от эмоциональных сопутствующих смыслов, семы эмоционально-экспрессивной коннотации отражают отношение человека не к соотносимым со словами денотативным предметным классам, а к тем конкретным предметам, о которых идет речь в конкретных речевых высказываниях и которые выступают в качестве референтов используемых в этих высказываниях слов. Собственно говоря, в выражении эмоционального отношения говорящего к тому, о чем идет речь в конкретном речевом сообщении, и заключается функциональная специфика лексем, обладающих коннотативной эмоционально-экспрессивной окрашенностью.

Референтная направленность коннотативных эмоциональных значений обусловливает такое специфическое свойство эмоционально-экспрессивных слов, как обязательное наличие у них нейтральных, лишенных какой-либо эмоциональной окраски синонимов. Слова же, обладающие эмоциональными сопутствующими смыслами, в силу специфики соотносимых с ними денотатов таких синонимов никогда не имеют. Так, если абсолютно нейтральное понятие инициатор может быть выражено и такими эмоционально окрашенными лексемами, как застрельщик и зачинщик (первая с позитивной эмоциональной оценочностью, а вторая – с негативной), то понятия типа агрессор, изменник, лжец, трус, фашист и под. не могут выражаться эмоционально нейтральными словами в силу устоявшегося негативного отношения большинства людей к соответствующим этим понятиям денотатам.

Сравним также (для примера) такие вербальные характеристики людей, как несообразительный и тупоголовый, настойчивый и настырный, эксцентричный и сумасбродный, любвеобильный и похотливый; или наименования некоторых человеческих действий: разговоры – болтовня, красноречие – краснобайство, заучивание – зубрежка, танцы – танцульки, музицирование – дуделки, разведка – шпионаж; и с противоположной (позитивной) эмоциональной окрашенностью: строительство – созидание, борьба – борение, работа – труд, думать – мыслить, создавать – творить и т. д. и т. п. У первых членов всех приведенных нами словесных оппозиций имеющиеся у них эмоциональные окраски отличаются своим конвенциональным характером, тем, что по некоему негласному уговору они закрепляются за соответствующими словами и потому могут считаться формально эксплицированными в них ничуть не менее явственно, чем выражаемые данными словами понятия.

Помимо различных форм эмоционально-экспрессивной окрашенности, в число коннотативных семантических признаков должны быть включены также смыслы, относящиеся к сфере стилистической маркированности лексики. Причем речь здесь может идти только о тех функционально-стилистических признаках слова, которые обладают безусловной семантической значимостью – выражают информацию об оценке говорящим ситуации общения и его отношении к адресату (адресатам) речи. Так, использование кем-либо в беседе лексики разговорно-просторечного характера может служить свидетельством того, что ситуация общения расценивается этим человеком как неофициальная, неэтикетная, а по адресу собеседника он хочет выразить своё дружески-фамильярное или, наоборот, враждебно-пренебрежительное отношение. Причем такое употребление разговорно-просторечных слов, несомненно, является конвенционально обусловленным. Между членами того или иного речевого коллектива устанавливается негласное соглашение о том, что такого рода слова могут служить средствами выражения эмоционального отношения говорящего к собеседнику в ситуациях, не предполагающих строгого соблюдения правил речевого этикета. А использование этих слов в официальных, строго этикетных ситуациях общения будет осуждаться всеми людьми, обладающими достаточной речевой компетентностью.

С другой стороны, многие лексические единицы ограниченного употребления, такие как, например, научные или профессиональные термины, не выражают никакой конвенционально закрепленной информации, выходящей за рамки их понятийного содержания, и потому не могут считаться носителями каких-то дополнительных коннотативных значений. Термины просто более точно, чем общеупотребительные слова, передают содержание тех или иных понятий, поскольку терминологическое значение задается обычно не эмпирическим представлением о предмете, а строгой логической дефиницией. Об отношении же субъекта речи к её адресатам и к ситуации общения в целом терминологическая лексика никакой информации не несет. Термины с одинаковым успехом могут использоваться и в этикетных речевых ситуациях (скажем, в выступлениях на научных конференциях), и в ситуациях неофициального, неэтикетного общения (например, в приватных научных беседах), где они могут употребляться, если этого требует содержание дискурса, параллельно с разговорной и даже просторечной лексикой.

Среди значений, могущих быть отнесенными к сфере семантической коннотации, особое место занимают смыслы, выступающие в качестве образно-мотивирующих ассоциатов по отношению к различным переносным лексическим значениям. По своему происхождению эти смыслы являются основными, непроизводными значениями многозначных слов. Однако, когда такие слова употребляются в каких-то переносных (метафорических или метонимических) значениях, данные смыслы превращаются в некие ассоциативные семантические образования, манифестирующие информацию о сходстве или каком-то соприкосновении обозначаемого словом объекта с теми предметами или явлениями, что выступают в роли денотата данного слова,  взятого в его основном, непроизводном значении. Думается, что следы такой ассоциативной образности имеют место даже в так называемых «стершихся метафорах» типа крыло самолета, нос корабля или голова сыра. Даже здесь образная семантика, сопровождающая переносные лексические значения, является самоочевидной и легко восстанавливаемой, поскольку непосредственно эксплицируется самой звуковой оболочкой слова. А в тех случаях, когда мы имеем дело не с индивидуально-авторской, а с узуально закрепленной метафорической и метонимической образностью, можно говорить даже и о её конвенциональной обусловленности и нормативности.

Одной из важнейших проблем современной семасиологии является вопрос о статусе словообразовательной (морфемной) семантики и о её месте в семантической структуре слова. В языкознании двадцатого века неоднократно выдвигалась мысль о непосредственной обусловленности значений словообразовательно производных лексических единиц значениями образующих их морфем. В концепции предложенной Е. Куриловичем, эта мысль нашла свое выражение в понятии изоморфизма семантического содержания и морфемной структуры производного слова [Курилович 1962, с. 21, 25, 26]. В отечественной семасиологии такой подход к трактовке лексического значения отразился в выдвигаемом некоторыми лексикологами требовании включать указания на особенности словообразовательной семантики в словарные толкования значений всех производных слов. Однако в конечном итоге в лингвистике возобладала все-таки идея относительно независимого сосуществования свойственных слову планов выражения и содержания, в соответствии с чем лексическое значение слова стало рассматриваться как несводимое к сумме словообразовательных значений составляющих его морфем. В соответствии с современными научными представлениями, отдельные части слова, действительно, могут непосредственно соотноситься с теми или иными семами и даже комплексами сем, входящими в структуру лексического значения. Однако при этом некоторые семантические признаки, даже из числа конституирующих понятийное содержание слова, могут никак не отражаться в его морфемной структуре. Так, к примеру, у слова рыбак словообразовательно эксплицированными оказываются семы «рыба» (корень рыб-) и «человек» (суффикс –ак). А сема «ловящий» не находит своего отражения на морфемно-словообразовательном уровне. Аналогичным образом в слове пожарник при морфемной эксплицированности семантических признаков «пожар» и «человек» никак не выраженной остается сема «тушащий». И вряд ли можно считать возможным, чтобы в словах типа курилка, электричка, отвертка, открытка, наждачка и др. суффиксом -к(а) выражались такие столь разные по своей природе смыслы, как «комната», «поезд», «инструмент», «послание», «бумага» и т.п.

То, что далеко не все компоненты понятийного содержания производных слов находят свое выражение в каких-то особых морфемах, является скорее правилом, нежели отступлением от правила. В то же время в любом речетипе можно обнаружить достаточно большое количество производных лексем, морфемный состав которых отражает не понятийное содержание слова как совокупность идентификационно значимых семантических признаков, а смыслы, выходящие за рамки выражаемого словом понятия и являющиеся по существу сопутствующими смыслами. Так, морфемный состав существительного подорожник выражает мысль о том, что обозначаемое данным словом растение произрастает обычно вблизи дорог. Однако эта информация может быть отнесена только к области энциклопедических знаний, ассоциируемых с обобщенным эмпирическим представлением о подорожнике как ботаническом виде. Именно такое представление и выполняет роль понятийного содержания существительного подорожник. А значение произрастания вблизи дорог, поскольку оно является формально эксплицированным в данном слове, вполне может рассматриваться как особая форма коннотации. Точно так же коннотативными могут быть признаны и морфемно выраженные значения использования в различных видах спорта, свойственные таким наименованиям одежды и обуви, как, например, футболка, тенниска, кроссовки, борцовки, боксерки и под.

Думается, следует согласиться и с теми авторами, которые в качестве словообразовательно выраженной коннотации рассматривают и значения субъективной оценки, свойственные словам с уменьшительно-ласкательными и увеличительно-неодобрительными суффиксами. Однако отнесение к сфере коннотации информации о происхождении слов, об их формально-мотивационных и парадигматических отношениях в системе лексикона представляется нам весьма сомнительным и теоретически неоправданным, как выводящее исследователя за рамки лексической семантики как таковой.

Подводя итог всему сказанному в данной главе, следует еще раз подчеркнуть, что семантическая структура полнозначного дескрипционного слова может быть представлена в виде совокупности трех крупных информационных блоков, объединяющих все возможные виды присущих данному слову смыслов. Первый и основной из этих блоков составляет понятийное содержание слова, представляющее собой совокупность идентификационно значимых семантических признаков, являющихся необходимыми и достаточными для идентификации тех или иных объектов как относящихся к определенному предметному классу и подводимых под отражающее этот класс понятие. Второй информационный блок в семантической структуре слова составляет сопутствующие смыслы, представляющие собой знания, мнения, эмоциональные и другие оценочные значения, ассоциирующиеся в сознании людей с выражаемыми словами понятиями. Третий же блок лексической семантики образуется смыслами, относящимися к сфере коннотации. Сюда входят: 1) семы, составляющие эмоционально-экспрессивную окрашенность слов, 2) семантически значимые элементы стилистической маркированности (выражающие отношение субъекта речи к её адресатам и ситуации общения), 3) элементы образности в переносных (метафорических и метонимических) значениях, а также 4) словообразовательно выраженные семантические признаки, выходящие за рамки понятийного содержания слова. В отличие от сопутствующих смыслов, коннотативные смысловые образования конвенционально закреплены за словом или же формально эксплицированы в его «звуковой оболочке».

 

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

 

1. Аскольдов С.А. Концепт и слово // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста: Антология. М.: Academia, 1997. С. 267-279.
2. Войшвилло Е.К. Понятие как форма мышления: Логико-гносеологический анализ. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1989. 239 с.
3. Говердовский В.И. История понятия коннотации // Филологические науки. 1979. № 2. С. 83-86.
4. Горский Д.П. Обобщение и познание. М.: Мысль, 1985. 208 с.
5. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: Мысль, 1979. 620 с.
6. Залевская А.А. Психолингвистический подход к анализу языковых явлений // Вопросы языкознания. 1999. № 6. С. 31-42.
7. Комлев Н.Г. Компоненты содержательной структуры слова. М.: Изд-во Моск. ун-та,1969. 192 с.
8. Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1996. 245 с.
9. Курилович Е. Очерки по лингвистике. М.: Прогресс, 1962. 456 с.
10. Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста: Антология. М.: Academia, 1997. С. 280-287.
11. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т. 1-2. М.: Учпедгиз, 1958. 536 с.
12. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. М.: Языки русской культуры, 1997. 824 с.
13. Телия В.Н. Коннотация // Русский язык: Энциклопедия. М.: Большая Российская энциклопедия; Дрофа, 1997. С. 193, 194.
14. Черч А. Введение в математическую логику. Т. 1. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1960. 484 с.
15. Erdmann O. Die bedeutung des wortes. Leipzig., 1925. 422 s.