Малевинский Сергей Октябревич

Независимо от того, как понятие языка трактовалось в истории языкознания, практически всеми учеными признавалось, что носителем языка является человек. Однако при этом многими языковедами осознавалось, что для характеристики человека как существа, мыслящего и общающегося с помощью языка, использования одного только этого понятия явно недостаточно: здесь нужен учет еще каких-то дополнительных психических феноменов, которые не только обусловливают возможность речемыслительной деятельности людей, но и направляют её в то или иное конкретное русло, создают неповторимое своеобразие каждого индивидуально-авторского речевого стиля.

В определенный момент понимание того, что психические факторы, воздействующие на речепроизводство, не исчерпываются одним лишь знанием языка, привело к появлению понятия языковая способность. Честь введения данного понятия в лингвистику принадлежит, по-видимому, В. фон Гумбольдту, утверждавшему в свое время, что усвоение языка человеком есть не простая закладка слов в его память, а рост языковой способности, происходящий с течением времени и достигаемый упражнением.

В отечественной науке концепция языковой способности разрабатывалась А.А. Леонтьевым и его последователями. Эта концепция выступала как особое направление и составная часть психолингвистики, а сама языковая способность рассматривалась как «многоуровневая иерархически организованная функциональная система, формирующаяся в психике носителя языка в процессе онтогенетического развития» [Шахнарович 1990, с. 617].

По признанию ученых, разрабатывавших теорию языковой способности, все их теоретические разработки основывались на идее Л.В. Щербы о существовании особой «психофизиологической речевой организации индивида» как некоей комплексной инстанции, управляющей речевой деятельностью каждого отдельно взятого человека. И хотя содержание этой инстанции не было конкретизировано ученым, принципиально важным было то, что «психофизиологическая речевая организация» представлялась ему структурой, принципиально отличной от «индивидуальной речевой системы», мыслимой как конкретное проявление системы того языка, на котором говорит тот или иной человек [Щерба 2004, с. 34].

А.А. Леонтьев определял языковую способность как специфический психофизиологический механизм, обеспечивающий саму возможность речевой деятельности. Причем механизм этот рассматривался как безусловная объективно существующая реальность, в отличие от языка, который совершенно справедливо трактовался всего лишь как «виртуальная», т. е. воображаемая, система. Механизм языковой способности, по утверждению А.А. Леонтьева, «никак не сводим к простой «реализации» абстрактной системы языка» и «отнюдь не тождествен этой абстрактной системе». По образному выражению ученого, «нельзя представить себе этот механизм как своего рода грамматику, перенесенную в мозг» [Леонтьев 1970, с. 314-316].

В целом языковая способность была представлена в работах А.А. Леонтьева и его учеников как многоуровневая и многокомпонентная организация, включающая в себя целый ряд более конкретных психофизиологических механизмов. Сам А.А. Леонтьев выделял в составе языковой способности такие компоненты, как: 1) механизм мотивации и вероятностного прогнозирования речевого действия; 2) механизм программирования, создающий содержательный «костяк» будущего высказывания; 3) группа механизмов, связанных с переходом от общей смысловой программы высказывания к его грамматическому структурированию; 4) механизмы, обеспечивающие поиск нужных слов по их семантическим и стилистическим признакам; 5) механизмы моторного программирования речи; 6) механизмы перехода от моторной программы к её «заполнению» конкретными звуками; 7) механизмы, обеспечивающие реальное осуществление звучания речи [Леонтьев 1970, с. 323].

Некоторые последователи А.А. Леонтьева пытались связывать компоненты языковой способности с различными уровнями языковой системы и даже с её отдельными элементами. Однако в любом случае языковая способность мыслилась как инстанция психофизиологического свойства, как совокупность психофизиологических механизмов, задействуемых в процессах речепроизводства в качестве каких-то особых «технических» средств. Предполагалось, что все эти механизмы имеются у любого нормального (здорового) человека, и было ясно, что одно только обладание ими не предопределяет индивидуального своеобразия речи различных людей, принадлежащих к одному и тому же речевому коллективу. Для объяснения специфических особенностей речевого «лица» каждого отдельно взятого человеческого индивида понятийный аппарат психофизиологии был явно непригоден, здесь нужно было привлекать понятия, термины и логические подходы, наработанные в психологии личности. И именно по этой причине в лингвистике появилось и стало теоретически востребованным понятие языковая личность.

Данное понятие было введено в научный обиход в 20-х годах прошлого века немецким языковедом Карлом Фосслером. Из отечественных языковедов того времени им пользовались Г.Г. Шпет и В.В. Виноградов. Всеми этими учеными под языковой личностью подразумевался человек как носитель той или иной языковой системы и, возможно, даже нескольких языковых систем. После нескольких десятилетий почти полного забвения термин языковая личность возродился и обрел второе дыхание в 80-е годы благодаря научным разработкам Г.И. Богина и Ю.С. Караулова.

Особую популярность в отечественном языкознании приобрела концепция, изложенная Ю.С. Карауловым в его монографии «Русский язык и языковая личность» и ряде других работ. Модель языковой личности, представленная в этих работах, неоднократно воспроизводилась и многими другими авторами, затрагивавшими данную проблематику, иногда с отдельными, порой довольно серьезными, дополнениями и коррективами. Однако, несмотря на некоторые, пусть даже очень существенные, концептуальные расхождения, разработки современных ученых, объединяет одна очень важная, можно даже сказать методологически значимая, черта: структура и содержание языковой личности как лингвистического объекта уже никем не ограничивается одной только репрезентацией какой-либо языковой системы на уровне человеческого сознания, даже если она берется вкупе с навыками практического владения языком.

Сам Ю.С. Караулов определил содержание языковой личности как «совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов)» [Караулов 1989, с. 3]. В свете этого определения в качестве языковой личности может рассматриваться «любой носитель того или иного языка, охарактеризованный на основе анализа произведенных им текстов с точки зрения использования в этих текстах системных средств данного языка» [Караулов 1997, с. 671]. Как явствует из приведенных нами формулировок, в основу характеристики человека как языковой личности закладывается не факт его владения каким-либо языком, а особенности производимых им текстов как продуктов осуществляемой им речевой деятельности. Но если это так, то почему же тогда интересующий нас психический феномен получил наименование языковой, а не речевой или хотя бы коммуникативной личности? Думается, последнее было бы гораздо логичнее: человеческий индивид как субъект, продуцирующий речь и создающий те или иные тексты, должен характеризоваться именно как речевая или коммуникативная личность, подобно тому как человек, рассматриваемый с точки зрения его вовлеченности в политическую деятельность, определяется как политическая личность, человек как субъект экономической деятельности характеризуется как экономическая личность, а человек как носитель морального сознания и существо, живущее и действующее по законам морали, именуется моральной личностью.

Однако, как бы ни была важно проблема обозначения той психической инстанции, которая направляет и контролирует осуществление речевой деятельности, основная сложность в осмыслении и описания этой инстанции заключается все же не в её наименовании, а в выявлении набора тех входящих в неё структурных компонентов, которые могли бы быть обозначены как психические составляющие речевой личности. Именно по данному вопросу наблюдаются наибольшие расхождения в теоретических построениях ученых, работающих в интересующей нас области. И объясняется это во многом общей неопределенностью понятия личности в современной психологии.

В 1962-м году на Втором съезде психиатров и психологов СССР было принято официальное определение человеческой личности, которое должно было бы стать общепринятым среди отечественных ученых. В соответствии с этим определением под личностью понимался человек, выступающий как носитель сознания. Соответственно высокоразвитой личностью предложено было считать человека, обладающего высокоразвитым сознанием, а малоразвитой личностью – человека с недостаточно развитым сознанием.

Несмотря на очевидную простоту и ясность, такая трактовка понятия личности сразу же начала подвергаться разного рода корректировкам, исправлениям и дополнениям. С некоторых пор при осмыслении данного понятия наиболее важным стал упор на социальную значимость личностных качеств и убеждений человека. Хотя в общем итоге можно со всей определенностью констатировать, что в настоящее время какого-то единого, всеми разделяемого понимания того, что же представляет собой человеческая личность, в отечественной науке не существует. Думается, именно по этой причине Ю.С. Караулов вынужден был признать, что его теория языковой личности не имеет ничего общего с концепциями личности, принятыми на вооружение в других гуманитарных науках.

В связи с вышесказанным нелишним будет отметить, что в западноевропейской и американской психологии термина, соответствующего понятию личности, используемому в России, не существует вообще. Западные психологи, рассматривая устойчивые характеристики человеческой психики, пишут не о личности, а о персоне, подразумевая под этим словом человека как носителя всех присущих ему психических образований и психических свойств. И научное направление, занимающееся данной проблематикой, называется на Западе не психологией личности, а психологической персонологией. По-видимому, и языковедам, говоря о содержании речевой личности, нужно иметь в виду все присущие человеческой персоне психические константы, непосредственно связанные с осуществлением речевой деятельности. Думается, что набор этих специфических, «заточенных» именно на речь констант должен будет как-то коррелировать со всеми остальными более или менее устойчивыми психическими характеристиками человека.

К сожалению, наука еще не выработала какой-то единой и универсальной системы категорий, позволившей бы осуществить интегрированное и всеобъемлющее описание содержания и структуры человеческой личности как психической персоны. Даже общий круг явлений, подлежащих рассмотрению в качестве объектов психологического исследования, еще не определен окончательно. И тем не менее, некоторые теоретические наработки, имеющиеся в распоряжении современной персонологии, с успехом могли бы быть использованы и при описании речевой личности.

Первостепеннейшее значение здесь имеет разграничение таких феноменов, как психические процессы и состояния, с одной стороны, и психические константы, с другой. Основное их различие заключается в том, что первые имеют ограниченное время протекания, а вторые характеризуются относительной устойчивостью, стабильностью, постоянством, хотя при этом могут быть и не лишены определенных признаков процессуальности, претерпевать какие-то изменения, иметь фазы зарождения, развития, затухания.

К категории психических процессов относятся все процессы, связанные с речепроизводством, а также восприятием и понимаем чужой речи, независимо от того, осуществляются ли они осознанно или протекают бессознательно. Из многообразия же переживаемых человеком психических состояний с речевой деятельностью может быть связано состояние внутренней установки, понимаемой как настроенность на совершение какого-то конкретного (в нашем случае речевого) действия. Само собой разумеется, что связанные с речью психические процессы и состояния не могут включаться в состав той психической структуры, которая являет собой содержание речевой личности. Поскольку данная структура обладает свойством относительной устойчивости во времени, к ней могут относиться только те проявления человеческой психики, которым может быть приписан статус стабильных психических констант. В числе последних различаются: 1) мнемонические образования, составляющие содержание различных форм и видов памяти человека, и 2) психические свойства, представляющие собой присущие людям внутренние предрасположенности к тем или иным формам психической активности.

Среди разнородных образований, относящихся к содержанию памяти, особую сферу образуют те мнемонические феномены, которые выступают как составные элементы, формирующие структуру человеческого сознания. К их числу могут относиться самые разные по степени сложности ментальные конструкты, от простейших представлений до сложнейших теоретических построений, общим признаком которых является то, что, будучи извлекаемыми из памяти по воле человека или помимо неё, они реализуются в «окне сознания» в виде тех или иных непосредственно ощущаемых психических переживаний – чувственных образов, мыслительных схем, воспоминаний о когда-то пережитых эмоциях, внутренней речи, вплоть до мысленного воспроизведения (внутренней цитации) развернутых текстов. Местом хранения мнемонических образований такого рода считается особый отдел человеческой памяти – так называемая декларативная память, которая противопоставляется операциональной памяти, представляющейся хранилищем самых разных умений и навыков практической деятельности.

Наличествующие в содержании операциональной памяти умения и навыки говорения, чтения и письма, включая и лингвориторические компетенции, играют важную роль в речевом поведении человека. И все эти умения и навыки должны рассматриваться в комплексе – в качестве компонентов особого функционального блока, выделяемого в общей структуре речевой личности, а если быть точнее – в той её подструктуре, которую мы предполагаем именовать индивидуальной мемориальной лингвоструктурой.

К содержанию этой подструктуры могут быть отнесены все мемориальные образования, имеющие непосредственное отношение к производству и восприятию речи. Помимо операционального блока, состоящего из умений и навыков речевой деятельности, сюда же должен быть включен и тот сложнейший, многоуровневый и многоаспектный мемориальный конструкт, который традиционно именуется языковым сознанием. Мы же, исходя из того, что язык не признается нами в качестве реально существующего объекта, будем называть этот блок словом лингвосознание (использование словообразовательного элемента лингво представляется здесь вполне уместным, поскольку существительное lingua обозначает в латинском не только язык, но и речь).

Лингвосознание традиционно трактуется как знание языка, хотя на самом деле это система человеческих представлений о коммуникативных единицах, вычленяемых из потока речи.

Представления эти могут значительно различаться по степени обобщенности и абстрагированности. На самом высоком уровне абстрагирования должны быть отмечены обобщающие представления о различных речевых звукотипах, абстрагированные модели словообразования и словоизменения, структурные схемы построения различных синтаксических конструкций. На более низких (и более конкретных) уровнях будут располагаться представления об отдельных словах, грамматических формах слов и фразеологических оборотах, вкупе со всеми их значениями. Самый низкий уровень (уровень предельной конкретности) будут занимать запечатляемые в декларативной памяти отдельные случаи слово- и формоупотребления, «коммуникативные фрагменты» Б.М. Гаспарова, цитатные микротексты, прецедентные высказывания и т. п.

Понятно, что не все из этих представлений одинаково легко поддаются рефлексии и выведению в «окно сознания». Абстрагированные модели словоизменения и построения синтаксических структур функционируют, скорее всего, на уровне подсознания и выявляются только специалистами. Некоторые лексические значения и семантические особенности отдельных грамматических категорий тоже могут не рефлексироваться говорящими и потому быть отнесенными к сфере подсознательного. Однако все упомянутые нами мемориальные конструкты, независимо от того, осознаются они или нет, в равной мере являются элементами индивидуальной мемориальной лингвоструктуры, и обладание ими представляет собой ту ментальную первооснову, без которой невозможно существование речевой способности. Ведь выработка умений и навыков речевого общения невозможна без знания звуковых оболочек слов, их значений и форм словоизменения, структурных моделей построения словосочетаний и предложений.

Принципиально важным является то, что содержательные компоненты лингвосознания могут быть представлены в разных модальных планах, ассоциируясь с различными объективно-модальными значениями.

Так как представления, относящиеся к лингвосознанию, отображают реальные речевые факты, всем этим представлениям может быть приписана индикативная модальность, понимаемая как общее значение реальности того, что отображается. Даже ассоциация представления о каком-то слове с выражаемым им «сгустком смысла» может рассматриваться как обладающая модальностью индикатива, поскольку является ментальным отображением наблюдаемой в речи связи данного слова с его значением.

Однако лингвосознание представляет собой не только знание о различных речевых единицах и их значениях, но и своеобразное «руководство к действию» – интегрированный комплекс ментальных установок, направляющих и регулирующих процессы речепроизводства. Как и любая другая форма сознательного поведения, речевая деятельность подчиняется определенным правилам, внутренне выработанным и диктуемым извне предписаниям, которые далеко не всегда рефлексируются нашим сознанием с необходимой отчетливостью, но часто проявляются в форме оценочных суждений типа: Так говорить неправильно, а так – правильно. В человеческой памяти предписания такого рода существуют как особые нормативно-речевые представления, вербализуемые в виде суждений с предикатами типа нужно, необходимо, можно, допустимо, нельзя. Поскольку модальность таких суждений определяется как деонтическая, все нормативно-речевые представления также могут быть охарактеризованы как деонтические.

В языкознании представления, направляющие и регулирующие речевую деятельность, традиционно именуются языковыми или речевыми нормами. Они теснейшим образом коррелируют с теми мемориальными образованиями, которые существуют на уровне простого «знания языка» и могут характеризоваться как гностические. Более того, именно гностические представления о различных коммуникативных единицах являются той эмпирической базой, на которой основываются деонтические нормативно-речевые представления. Психический механизм образования последних предельно прост: при наблюдении за использованием различных вербальных образований в речи окружающих у человека вырабатываются сначала знания о том, как люди реально говорят, а затем эти знания преобразуются в деонтические представления о том, как нужно говорить.

Величайшим заблуждением, издавна тиражируемым в лингвистике, является утверждение о том, что нормативно-речевое регулирование касается только литературной (т. е. этикетной) речи. Данное утверждение основывается на ничем не подкрепленном предположении о том, что появляющиеся у людей нормативно-речевые представления не могут формироваться у них независимо от предписаний, формулируемых при кодификации речевых норм маститыми учеными-кодификаторами. Поскольку же теми кодифицируются только нормы литературной речи, то и нормативно-речевые представления, с этой точки зрения, могут распространяться только на неё. В действительности же представления такого рода вырабатываются первоначально бессознательно, стихийно, через восприятие речевого узуса непосредственного социального окружения. Впоследствии они могут только корректироваться системой образования и какими-то другими государственными институтами. И вполне естественно, что нормативное регулирование посредством задействования нормативно-речевых представлений отдельных людей свойственно не только литературной, но и любой другой форме речи, не исключая и нецензурную, что наглядно продемонстрировал в свое время С. Довлатов [Довлатов 1995, с. 245].

Нормативно-речевые представления распространяются практически на все аспекты речепроизводства, начиная с произношения отдельных звуков и заканчивая построением сложнейших синтаксических конструкций. Однако в теоретических работах и в практике преподавания лингвистических дисциплин далеко не все из них находят адекватное отражение. К примеру, современные учебники по культуре речи, предлагая нам детализированное описание орфоэпических, морфологических и синтаксических норм, не содержат никакой информации о семантических нормах, связывающих план выражения различных речевых единиц с планом их смыслового содержания. В теоретическом языкознания давно уже был определен конвенциональный характер этой связи. А любая конвенция, как известно, предполагает определенные предписания, касающиеся её выполнения. Стилистические нормы также не упоминаются на страницах большинства пособий по стилистике и культуре речи, хотя существование и действие этих норм, вместе со стилистическими принципами, является одним из самых существенных моментов в области стилеобразования.

В числе тех модальностей, которые могут быть присущи лингвосознанию человека, думается, следует назвать и модальность возможного. Ведь, помимо представлений о реализуемых в речи и долженствующих реализоваться в ней коммуникативных единицах, речевая деятельность, хотя бы в некоторых своих проявлениях, может предопределяться и представлениями о не существующих, но потенциально возможных способах и формах словесного выражения. Без наличия у людей представлений такого рода не были бы возможны никакие исторические изменения ни в структуре лингвосознания, ни в самой речи. Ведь любая инновация в сфере речевой деятельности начинается с мысли о том, почему бы вместо использования какого-то привычного способа речевого выражения не выразиться как-то по-иному, как до этого никто не выражался.

Исходя из того факта, что подавляющее большинство речевых инноваций реализуют потенциальные возможности, изначально заложенные в том или ином языке (а по-нашему – речетипе), Э. Косериу предложил интерпретировать последний не только как набор коммуникативных средств, принятых к употреблению в определенном речевом сообществе, но еще и как «систему возможностей, координат», которые указывают новые «открытые и закрытые пути» речевого выражения [Косериу 1963, с. 174]. Данное утверждение стало в настоящее время общепризнанным постулатом теории языка. А поскольку все потенциальные возможности речевого выражения так или иначе осознаются говорящими, человеческому лингвосознанию, пусть и не всему, а только лишь некоторым его структурным блокам и компонентам, может быть приписано значение модальности возможного. Однако эта форма модальности, в отличие от индикативной и деонтической модальностей, должна быть признана не обязательным, а факультативным атрибутом лингвосознания.

Признак факультативности характерен и для еще одной модальности, способной сопровождать находящиеся в лингвосознании представления. Это дезидеративная модальность, или модальность желательности, присущая той в общем-то необязательной, имеющейся далеко не у всех людей части лингвосознания, которая именуется речевым идеалом.

Под идеалами в широком смысле слова подразумеваются свойственные людям представления о вещах, мыслимых в качестве наилучших (образцовых) представителей тех или иных предметных классов. Однако в применении к лингвосознанию слово идеал обозначает систему представлений о том способе или стиле речевого выражения, который не только представляется кому-то образцовым, но и вызывает вполне осознаваемое желание подражать. Чаще всего в роли такого объекта для подражания выступает индивидуальный стиль какого-либо популярного писателя, знаменитого поэта, мыслителя или общественного деятеля. Ведь не секрет, что многие профессионалы, чья деятельность была связана с искусством слова, начинали её именно с реализации желания писать, как Лев Толстой, или говорить, как Плевако, и потому сознательно копировали стиль кого-либо из классиков.

Некоторые языковеды необходимейшим условием осуществления литературного речепроизводства считали наличие у людей возвышенных речевых идеалов. Думается, что у отдельных человеческих индивидов, действительно, могут иметься какие-то идеальные представления о правильной и, что немаловажно, риторически совершенной литературной речи. Однако для большинства членов того или иного речевого коллектива для осуществления повседневной речевой деятельности, укладывающейся в нормативные рамки общепринятого литературного этикета, бывает достаточно обладания соответствующим комплексом нормативно-речевых представлений.

Итак, мы рассмотрели содержание присущей человеку индивидуальной мемориальной лингвоструктуры, выделив в ней операциональный блок, состоящий из умений и навыков речевой деятельности, лингвосознание со всеми его представлениями и модальностями, а также отдельные мемориальные образования, относящиеся к сфере бессознательного. Однако одна лишь эта структура, конечно же, не исчерпывает собой всего психического содержания речевой личности. Ю.С. Карауловым было предложено включать в состав последней еще общий информационный тезаурус человека и мотивационный блок, включающий «коммуникативно-деятельностные потребности личности, движущие ею мотивы, установки и цели» [Караулов 1987, с. 87]. С нашей точки зрения, информационный тезаурус, образующий имеющуюся у человека картину мира, сам по себе не может включаться в содержание речевой личности, поскольку он задействуется не только в речевой, но и в любой другой человеческой деятельности. В состав речевой личности, а точнее – в индивидуальную мемориальную лингвоструктуру в её составе, различные компоненты информационного тезауруса могут входить лишь постольку, поскольку они способны участвовать в формировании семантического содержания тех или иных коммуникативных единиц. Что же касается мотивационного блока речи, то он должен рассматриваться в качестве одного из психофизиологических механизмов речевой способности, как это и было предложено в свое время А.А. Леонтьевым. А на уровне речевой личности функционирование этого механизма может быть представлено только определенными психическими свойствами.

Нами уже отмечалось выше, что, помимо присущих ей мемориальных образований, речевая личность включает в себя еще и ряд имеющих отношение к речевой деятельности качеств человека как персоны. Ю.С. Карауловым феномены такого рода в предложенной им концепции речевой личности учтены не были, однако некоторыми другими языковедами, работающими над данной проблематикой, отдельные личностные качества, связанные с речепроизводством и восприятием речи, назывались и описывались; более того, на основе их даже строились различные типологии [см., например: Карасик 2002, с. 142; Сухих 2004, с. 69]. Попробуем и мы разобраться в этом вопросе.

Начнем с того, что все психические свойства, понимаемые как предрасположенности людей к тем или иным формам и особенностям психической активности, можно подразделить на такие группы, как 1) свойства темперамента, 2) предрасположенности к психическим процессам, не контролируемым волей 3) деятельностные способности и 4) деятельностные склонности. И не во всех этих группах могут быть выделены личностные качества, определяющие особенности именно речевой деятельности, фигурально выражаясь, «заточенные» на речевую деятельность. Так, темперамент, к примеру, имеет отношение не только к речи, но и ко многим другим присущим людям жизненным проявлениям, начиная от эмоциональных переживаний и заканчивая сложными осмысленными действиями. И хотя речевое поведение людей, обладающих разными темпераментами, существенно различается по целому ряду показателей, свойства темперамента не могут рассматриваться в качестве составных компонентов речевой личности.

Из предрасположенностей к психическим процессам, не контролируемым человеческой волей, в содержание речевой личности могут быть включены упоминаемые некоторыми авторами речевые потребности, понимаемые как психические диспозиции, имеющие отношение к мотивации конкретных речевых актов – предопределяющие желания совершать те или иные речевые действия и обусловливающие формирование соответствующих установок. Существование этих потребностей связано с функционированием мотивационного механизма речевой способности.

Другие психофизиологические механизмы, действующие в рамках этой общей способности, соотносятся с целым рядом более конкретных и специализированных способностей, делающих возможной человеческую речь. Общую классификацию этих способностей можно было бы провести, опираясь на типологию различных патологических нарушений в области речевой деятельности, приняв за основу положение о том, каждое такое нарушение (или афазия) представляет собой связанную с разрушением того или иного речевого механизма утрату соответствующей способности.

Важнейшей способностью, необходимой для восприятия звучащей речи, является фонетический слух, представляющий собой способность различать звуки, образующие слова, и позволяющий правильно идентифицировать воспринимаемые на слух звуковые оболочки слов. Возникающая при потере этой способности речевая патология, именуемая сенсорной афазией, проявляется в затрудненном слуховом восприятии произносимых кем-то слов, обусловливаемом нечеткостью возникающих при этом фонетических образов.

Амнестическая афазия, проявляющаяся в утрате способности правильного понимания воспринимаемых слов, заключается в разрушении стандартных ассоциативных связей между представлениями слов и соотносимыми с ними значениями. Причиной тому может быть трансформация семантической структуры самих лексических значений, что может выражаться в видоизменении вызываемых теми или иными словами зрительных образов.

Нарушение способности понимания смысловых отношений между словами получило наименование семантической афазии. Причем в рамках этой афазии рассматриваются и затруднения в осмыслении синтаксических связей между словоформами в составе словосочетаний, и отсутствие понимания смысловых связей между семантически близкими словами, например между лексическими гипонимами и гиперонимами.

Наиболее важными в плане осуществления устной речи могут быть признаны артикуляционные способности, служащие естественной основой для формирования у людей навыков артикулирования как отдельных звуков речи, так и цельнооформленных речевых фрагментов. Утрата данной способности вызывает афферентную и эфферентную моторные афазии, которые проявляются в том, что человек в процессе говорения не может произнести какие-то нужные ему звуки или же, сохраняя навыки произнесения отдельных звуков, оказывается не в состоянии соединять их в необходимой для воспроизведения тех или иных слов последовательности.

Затруднения в подборе необходимых для построения высказываний слов могут вызываться как уже упоминавшимися выше сенсорной и амнестической афазиями, так и простым ослаблением «памяти на слова», которую также можно рассматривать в качестве одной из речевых способностей. А вот у людей, страдающих семантической афазией, трудности нахождения нужных слов в процессе речепроизводства не бывают сильно выраженными. Поскольку поиск подходящего слова такие больные не могут осуществлять, основываясь на смысловых связях между лексемами, его выбор определяется непосредственной соотнесенностью звуковой оболочки слова с тем смыслом (понятием или представлением), который необходимо выразить.

Разрушение способности к продуцированию законченных и грамматически оформленных высказываний получило в науке название динамической (или синтаксической) афазии. Люди, страдающие такой афазией, испытывают большие затруднения в построении связного текста, хотя у них нет проблем ни с называнием различных предметов, ни с повторением и пониманием чужой речи. А.А. Леонтьевым было предложено различать две разновидности динамической афазии: при одной из них разрушается механизм семантического программирования высказывания, при другой утрачивается способность к правильному грамматическому оформлению связной речи [Леонтьев 1970, с. 323, 324]. В первом случае больные начинают говорить однословными предложениями, создаваемыми словами, обладающими наибольшей коммуникативной значимостью, которые в развернутых высказываниях занимали бы позицию ремы, коммуникативного ядра сообщения. Вторая из выделенных А.А. Леонтьевым разновидностей динамической афазии, не затрагивая способности к семантическому программированию всего предложения в целом, порождает такую речевую патологию, как аграмматизм речи. В этом случае высказывание строится в виде минимального набор необходимых для передачи запланированного содержания слов, никак не связанных друг с другом грамматически, употребляемых обычно в начальной форме. Это обусловливается разрушением психофизиологических механизмов синтаксической «объективации» смысловых отношений между лексическими компонентами речевого сообщения.

Рассмотренные речевые способности могут быть охарактеризованы как элементарные. Они обеспечивают возможность нормального восприятия и порождения речи для каждого здорового человека. Но кроме них существуют еще акцентированные (т. е. повышенные) способности, обусловливающие высокую успешность в отдельных формах и сферах речепроизводства. Эти присущи далеко не всем людям, а только «избранным». К числу таких способностей могут быть отнесены лингвориторические, ораторские, дидактические, поэтические, юмористические и, возможно, еще какие-то другие им подобные.

Наличие речевых способностей и степень их реализованности в конкретных речевых навыках играют безусловно важную роль в речевой деятельности человека, определяя собой общий уровень потенциальных возможностей последней. Однако то, как эти возможности будут реализовываться в конкретных речевых актах, напрямую зависит от другой группы непосредственно связанных с речью психических свойств – тех, которые мы будем называть речевыми склонностями.

Само понятие склонности является одним из базовых понятий концепции человеческой личности, разрабатываемой в отечественной психологии. Оно вошло в научный обиход благодаря работам советских психологов А.Г. Ковалева и В.Н. Мясищева, которые первыми аргументировали необходимость последовательного различения способностей и склонностей как особых, вполне самостоятельных типов психических свойств. Если под способностями, по мысли этих ученых, следует понимать «такое сочетание свойств или сложное свойство, которое обеспечивает продуктивность в том или ином направлении деятельности», то склонность «выражается в предпочтении человеком определенных видов деятельности», представляет собой «тяготение к определенной предпочтительной деятельности» [Ковалев 1957, с. 121, 122, 142]. Несколько скорректировав эти определения, под деятельностными склонностями мы предлагаем понимать свойственные людям предпочтения по отношению к тем или иным формам и аспектам сознательной деятельности, к использованию в ней определенных приемов и средств её осуществления.

Применительно к человеческой речи склонности будут означать внутренние предрасположенности человека к предпочитаемым им видам, формам и отдельным аспектам речевой деятельности, включая сюда выбор излюбленных тем для обсуждения, использование предпочитаемых речевых жанров, способы композиционного построения продуцируемых текстов, стратегии и тактики аргументации, формы проявления эмоциональной экспрессии, средства художественной образности, предпочтительное использование отдельных коммуникативных средств и речевых конструктов – словом, все те индивидуальные особенности речи, что традиционно рассматриваются в качестве характеристик индивидуального речевого стиля. Отсутствие информации о склонностях такого рода очень обедняет наши представления о структуре речевой личности вообще и своеобразии речевых личностей конкретных человеческих индивидов в частности.

Завершая обзор образующих речевую личность компонентов, попытаемся выстроить их в том логическом порядке, который соответствует их роли и месту в обеспечении полноценного речевосприятия и речепроизводства.

На первое место здесь, видимо, следует поставить свойственные людям от природы речевые способности, которые обеспечивают возможность формирования лингвосознания и последующего использования его при осуществления речевой деятельности. Сами эти способности предопределяются существованием и функционированием врожденных психофизиологических механизмов, настроенных на восприятие и производство речи. Как и многие другие функциональные блоки человеческой психики, эти механизмы могут развиваться и совершенствоваться с течением времени; параллельно с ними, при наличии соответствующей речевой практики, развиваются и совершенствуются различные речевые способности.

Поскольку запуск психофизиологических механизмов речи осуществляется при возникновении соответствующей мотивации, касающиеся речевой деятельности мотивационные предрасположенности (речевые потребности) также относятся к числу существеннейших компонентов структуры речевой личности.

Полноценная речевая деятельность немыслима без участия формируемых на протяжении всей человеческой жизни структур лингвосознания, равно как и без наличия у человека достаточно развитых речевых умений и навыков.

Осуществление речепроизводства происходит обычно в рамках, предопределяемых входящими в лингвосознание нормативно-речевыми представлениями, а также (в отдельных случаях) в соответствии с определенными речевыми идеалами.

Помимо нормативно-речевых представлений, процесс речепроизводства направляется еще и присущими каждому человеку речевыми склонностями, которые вместе с речевыми способностями обусловливают существование индивидуальных особенностей человеческой речи, создают своеобразие индивидуального речевого стиля.

 

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ  СПИСОК

 

  1. Довлатов С. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 3. СПб.: Лимбус-пресс, 1995. 375 с.
  2. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Волгоград : Перемена, 2002. 477 с.
  3. Караулов Ю.С. Русская языковая личность и задачи её изучения : предисловие // Язык и личность, М.: Наука, 1989. С. 3-8.
  4. Караулов Ю.С. Русский язык и языковая личность. М.: Наука, 1987. 262 с.
  5. Караулов Ю.С. Языковая личность // Русский язык : энциклопедия. М.: Большая Российская энциклопедия : Дрофа, 1997. С. 671, 672.
  6. Ковалев А.Г., Мясищев В.Н. Психические особенности человека. Характер. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1957. 264 с.
  7. Косериу Э. Синхрония, диахрония и история // Новое в лингвистике. Вып. 3. М.: Изд-во иностр. лит-ры., 1963. С. 143-343.
  8. Леонтьев А.А. Психофизиологические механизмы речи // Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка. М.: Наука, 1970. С. 314-370.
  9. Сухих С.А. Личность в коммуникативном процессе. Краснодар : Южный институт менеджмента, 2004. 156 с.
  10. Шахнарович А.М. Языковая способность // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 617.
  11. Щерба, Л.В. Языковая система и речевая деятельность. М.: Едиториал УРСС, 2004. 432 с.