Малевинский Сергей Октябревич

Когда-то Р.И. Будагов, рассуждая о сущности стилистики, назвал её «душой» любого развитого языка, которой должно отводиться важное место как в науке о языке, так и в науке о литературе. В.В. Виноградов, определяя роль стилистики как особого направления в языкознании, отмечал, что она является своего рода вершиной исследований в области языка и речи, теоретической основой формирования и развития речевой культуры нации. О важности научного изучения различных стилистических феноменов писали и многие другие отечественные и зарубежные языковеды [подробнее см.: Кожина 2008, с. 9-12]. Однако, несмотря на всеобщее признание безусловной теоретической и практической значимости исследований в данной области, стилистика продолжает оставаться одним из наиболее проблематичных направлений современной лингвистики. И это при том, что само понятие стиля является одним из древнейших среди понятий, используемых в филологии.

Впервые слово стиль стало употребляться в качестве филологического термина в древней Греции. Обозначая первоначально вполне конкретный предмет – заостренную палочку для письма, слово это затем развило у себя такие вторичные значения, как «манера письма», а затем и «способ изложения, склад речи». Из древней Греции слово стиль попало в Рим, сохранив все три своих значения. И именно в Риме появилась та стилистическая концепция, которая вошла в историю филологии как теория трех стилей. В соответствии с данной концепцией было предложено различать высокий, средний и низкий стили как особые манеры поэтической речи, первоначально связываемые с содержанием и жанровой спецификой стихотворных текстов, вошедших в «Буколики», «Георгики» и «Энеиду» Вергилия. Впоследствии эти три стиля стали соотноситься со всеми произведениями, относящимися к высоким, средним и низким жанрам художественной литературы. Особую популярность концепция трех стилей приобрела в XVII – XVIII веках, когда она стала одним из принципов господствовавшего тогда в европейской литературе классицизма.

В отечественной филологии учение о трех стилях разрабатывалось М.В. Ломоносовым, который в трактате «О пользе книг церковных» предпринял попытку распределить известную ему церковнославянскую и русскую лексику между высоким, средним и низким стилями, соотносимыми с тремя традиционно выделяемыми группами литературных жанров. При этом Ломоносов предпочитал говорить о стилях не как о речевых манерах или складах речи, а как о частях – «степенях» – языка. В дальнейшем многие отечественные языковеды продолжали трактовать речевые стили в ломоносовском духе – как особые разновидности языка, подъязыки или подсистемы, находящиеся в составе более масштабных языковых систем – литературного и общенационального языков. Такое понимание стилей находит свое отражение и в некоторых современных изданиях [см., например: Мечковская 2009, с. 147; Розенталь 2004, с. 12; Бельчиков 2013, с. 37].

С распространением в языкознании предложенного Ф. де Соссюром теоретического противопоставления языка и речи о стилях стали писать не только как о языковых, но и как о речевых феноменах. В работах некоторых довольно авторитетных ученых было даже заявлено о необходимости разграничения стилей языка и стилей речи как хоть и связанных друг с другом, но, тем не менее, вполне самостоятельных лингвистических объектов [см.: Виноградов 1963, с. 14, 201, 202; Головин 1988, с. 260-265; Степанов 1990, с. 494]. Стили языка, отличаемые как от общепринятых стилей речи, так и от индивидуально-речевых стилей отдельных людей, В.В. Виноградовым было предложено называть функциональными стилями.

Помимо двух отмеченных выше трактовок, в отечественном языкознании существует и более близкое к истине понимание стиля как преимущественно речевого явления. Так, Г.О. Винокур, к примеру, писал в свое время о стилях речи как о «различных традициях языкового употребления, связанных с различными условиями общения через язык». В самом же языке он предлагал различать не стили, а различные функциональные «модусы», существование которых обусловлено тем, что «одна и та же система языка может иметь различное жизненное назначение, служить разным областям культуры, выражать различные модусы сознания» [Винокур 1959, с. 245]. Д.Н. Шмелев, касаясь вопроса о стилевой дифференциации речи, писал о «функционально-речевых стилях», подразумевая под последними речетипы, обслуживающие определенные сферы и типовые ситуации общения. Используя же понятие стиль языка при описании специфики художественной речи, ученый поместил этот термин в кавычки, недвусмысленно продемонстрировав сомнение в правомерности его употребления [Шмелев 1977, с. 59, 75]. А.И. Горшков напрямую заявил, что в применении по отношению к стилям «широко употребительный термин «разновидность языка» не вполне корректен», здесь правильнее было бы говорить о «разновидностях употребления языка», иными словами – о репрезентируемых в текстах разновидностях речи [Горшков 2001, с. 18, 19, 35]. М.Н. Кожина, когда-то определявшая функциональные стили как «слои» языковых средств, обладающих общей функционально-стилистической окраской, впоследствии пришла к убеждению, что «стиль изначально связан с речью, речевой деятельностью» и потому «оказывается в принципе явлением динамического аспекта, а не строя языка» [Кожина 2008, с. 21, 22]. А В.Г. Костомаров вообще предложил отказаться от понятия функционального стиля и заменить его термином конструктивно-стилевой вектор, относя последний к «принятым обществом способам применения языка в общении, к отбору и организации средств выражения в разных текстах и их группировках». При таком подходе объектом изучения стилистики должны были бы стать не какие-то условно выделяемые стилевые подсистемы языка, а «группировки текстов, которые описываются не перечнем типовых языковых единиц, а векторным указанием на правила их отбора и композиции» [Костомаров 2005, с. 12, 13].

Такой в общем-то закономерный скепсис по поводу выделения языковых стилей как каких-то особых форм языка базируется, как нам представляется, на двух довольно-таки простых соображениях. Первое из них состоит в том, что стилистически маркированные языковые единицы никогда не образовывают самодостаточных коммуникативных систем, способных самостоятельно, без использования других, стилистически нейтральных элементов выступать в качестве надежных средств речевого общения. Второе соображение заключается в признании того непреложного факта, что стилистически чистая речь, свободная от каких-то иностилевых примесей, представляет собой явление довольно редкое и потому стилистическая маркированность в языке вообще представляется вещью весьма и весьма относительной. А если ко всему этому добавить еще и понимание того, что язык сам по себе есть не что иное, как виртуальный объект, созданный нашим воображением и не существующий в реальной действительности, то станет совершенно очевидным, что представление о функциональном стиле как о разновидности языка или особой языковой подсистеме является попросту мифологемой, мало что дающей для понимания действительного положения вещей в области стилистики речи. Думается, что интуитивное осознание данного обстоятельства стало тем толчком, который привел языковедов к пониманию того, что объектом изучения стилистики должна быть «не столько относительно статическая картина стилистических ресурсов языка, сколько весьма динамическая картина употребления этих элементов» [Винокур 1980, с. 17].

Итак, мы установили, что функциональные стили могут выявляться и описываться только как явления преимущественно речевые. Однако, какую роль стили играют в речевой деятельности и чем вообще они являются по отношению к речи, выяснить еще предстоит. И вопрос этот не так уж прост, как кажется на первый взгляд. Начнем с того, что некоторыми авторами речевые стили просто отождествлялись с теми или иными реально существующими речетипами (разновидностями употребления языка), и это был, как нам представляется, наиболее простой, но вряд ли правильный способ их осмысления. С другой стороны, в науке неоднократно предпринимались попытки трактовать эти речевые феномены и как-то иначе, по-другому, не путая их с различными формами речи. В.В. Виноградов, к примеру, определял речевые стили как «способы употребления языка и его стилей» в разных видах речи и различных композиционно-речевых системах, под которыми понимались конкретные речевые жанры [Виноградов 1963, с. 202]. Б.Н. Головин предложил более конкретизированное определение. Согласно его формулировке, «стили речи – это устойчивые (воспроизводимые) совокупности и системы особенностей её языкового состава и построения, соотнесенные со стилями языка, целями и задачами общения, жанрами литературы, ситуациями общения и личностями авторов» [Головин 1988, с. 265]. В трактовке Ю.С. Степанова речевой стиль выступает как «общепринятая манера, обычный способ исполнения какого-либо конкретного типа речевых актов» [Степанов 1990, с. 494]. А в интерпретации М.Н. Кожиной стиль речи, или функциональный стиль, предстает как «своеобразный характер речи той или иной социальной её разновидности», который создается особенностями функционирования языковых средств и специфической речевой организацией [Кожина 2008, с. 91].

«Способ употребления языка», «общепринятая манера исполнения речевых актов», «своеобразный характер речи», «совокупность особенностей языкового состава и построения речи» – это далеко не исчерпывающий перечень ключевых понятий, могущих быть использованными при определении сущности стандартизованного, узуально устойчивого речевого стиля. На чем остановиться, чему отдать предпочтение? Попытаемся разобраться. И поможет нам в этом обращение к такому относительно простому и понятному объекту, как индивидуальный речевой стиль одного отдельно взятого человека.

О необходимости изучать не только общепринятые речевые стили, но и стили речи отдельных людей писали многие отечественные и зарубежные языковеды. А в XIX веке и начале XX стилистика вообще рассматривалась как наука об индивидуальных речевых стилях, и в первую очередь о стилистических манерах различных писателей и поэтов. О том, какие именно особенности литературного творчества должны учитываться при описании индивидуально-авторских писательских и поэтических стилей, ученые спорят и по сей день. Но, как совершенно справедливо заметил когда-то О.Г. Винокур, при любом усложнении этой задачи в принципе она остается одной и той же – «понять известные индивидуальные свойства речи … как нечто свидетельствующее и отражающее в себе те или иные историко-литературные категории». Все это, в отличие от языка, именовалось некогда слогом, и Винокур приводит очень наглядное и ясное определение этого понятия, данное в свое время Я.К. Гротом. По словам Грота, слог (т. е. индивидуально-авторский стиль) – это «характер изложения», который по отношению к речи представляет собой то же самое, что походка по отношению к ходьбе или почерк по отношению к письму [Винокур 1959, с. 243].

Теперь для того, чтобы определить сущность индивидуально-речевого стиля нужно только выяснить, что же следует понимать под словами походка и почерк. В современных словарях значение слова походка определяется как «манера ходить» и не более того, по сути же своей походка есть некое интегральное свойство, включающее в себя какие-то определенные особенности ходьбы, свойственные тем или иным лицам. Аналогичным образом и почерк может быть определен как интегральное свойство письма, охватывающее собой все особенности написания отдельных букв. Думается, что и индивидуальный речевой стиль может интерпретироваться в том же духе – как общее своеобразие речи того или иного человека, складывающееся из самых разных её особенностей (содержательных и формальных), в том числе и из особенностей использования конкретных речевых средств.

Предлагаемое нами понимание индивидуально-речевого стиля прекрасно коррелирует и со многими другими приложениями понятия стиль в самом широком его употреблении. И действительно, когда мы применяем слово стиль по отношению к тем или иным формам человеческой деятельности или производимым людьми предметам, мы всегда имеем в виду некое общее для какого-то вида человеческих действий или артефактов интегральное свойство, предполагающее наличие ряда специфических признаков, обусловливающих своеобразие этих действий и артефактов. Так, например, когда мы говорим о стилях плавания, то имеем в виду определенные комплексы каких-то производимых в воде специфических движений руками и ногами, своеобразие которых позволяет безошибочно отличать один вид плавания от другого. Когда речь заходит о стилях поведения или руководства, здесь тоже предполагается наличие целого ряда конституирующих соответствующие формы деятельности конкретных поведенческих актов, действий и поступков. Ну а если же дело касается стилей в архитектуре или одежде, то всегда учитываются обусловливающие своеобразие каждого стиля конструктивные детали.

Думается, все сказанное выше о стилях вообще, вполне может быть экстраполировано и на общепринятые (функциональные) стили речи, которые могут быть определены как интегральные свойства определенных речетипов, заключающие в себе все обусловливающие своеобразие этих речетипов формальные и содержательные признаки. Такое определение отнюдь не противоречит трактовке функциональных речевых стилей как общепринятых манер осуществления речевых актов, совокупностей особенностей построения речи и даже как способов употребления языка. Более того, предложенное нами определение как нельзя лучше соответствует давно существующей в стилистике практике описывать функциональные стили путем перечисления свойственных им содержательных и формально-речевых особенностей. Проблема заключается только в том, какие из реально существующих речетипов можно связывать с понятием стиля, а какие нет. И в связи с этой проблемой встает вопрос об общей классификации функциональных стилей.

Совершенно очевидно, что определенным набором специфических признаков и характерных конструктивных элементов обладает каждый из многочисленных видов существующих в настоящее время и существовавших когда-либо речетипов. Собственно говоря, речетипы и выделяются на основе учета свойственных им идентифицирующих признаков и составных компонентов. Но далеко не все они могут трактоваться как носители какого-либо стиля. Стили – это интегральные признаки, различающие те или иные разновидности (варианты) наиболее крупных речетипов. Подобно тому, как стили плавания маркируют конкретные разновидности плавания вообще, функциональные речевые стили соотносятся с различными частными речетипами, выделяющимися в рамках общеэтнических речетипов. При этом для таких частных речетипов, как жаргоны, диалекты, просторечие и койне, никаких соотносимых с ними стилей не предполагается, по-видимому, в силу относительной самостоятельности этих речетипов, хотя свое неповторимое речевое «лицо» есть у каждого из них. По-видимому, о стилях имеет смысл говорить только тогда, когда какой-либо речевой коллектив, обладающий своим собственным речетипом, использует все разновидности этого речетипа, варьируя их в зависимости от ситуаций, сфер и целей речевой коммуникации. В таком случае речевые стили выступают как своеобразные регистры, варьирующие «звучание» одного и того же речетипа в зависимости от различных факторов функционального плана. О жаргонных, диалектных, просторечных и койнических речетипах такого сказать нельзя: они носят территориально и социально ограниченный характер, и их существование не связано с причинами собственно функционального свойства.

В отечественном языкознании стилевая дифференциация традиционно рассматривалась как исключительная прерогатива литературного речетипа. Некоторыми авторами данный признак упоминался даже в числе основных идентификационно значимых признаков литературного языка и литературной речи. А как на главный стилеобразующий фактор указывалось обычно на приуроченность функциональных стилей к различным сферам человеческого общения и, соответственно, основным областям использования литературного языка – научной, деловой, публицистической, литературно-художественной и обиходно-бытовой. В настоящее время М.Н. Кожиной была выдвинута идея о необходимости связывать речевые стили не только с соответствующими им сферами общения, но и с различными формами общественного сознания, такими как наука, политика, право, искусство, религия и обыденное сознание [Кожина 2008, с. 90, 123]. Причем при этом было особо отмечено, что выделяемые таким образом стили отражают далеко не все, а только «глубинные и наиболее типизированные» стилевые особенности речи. Та же, под воздействием других коммуникативных факторов, «может приобретать вместе с тем и иные стилевые особенности, как бы более частные, наслаивающиеся на основные и реализующиеся в конкретном тексте». И поскольку факторов, обусловливающих общее многообразие различных разновидностей речи, намного больше, чем предопределяемых одной только спецификой тех или иных сфер общения, её стилевое расслоение отнюдь не сводится только лишь к основным традиционно выделяемым функциональным стилям – «оно представляет собой чрезвычайно сложную картину». И чтобы разобраться в этой картине необходимо прежде всего выстроить какую-то общую иерархию стилеобразующих факторов [Кожина 2008, с. 124, 125].

К числу факторов, формирующих «лицо» стиля, выделяемого по принадлежности к какой-то сфере общения, относят характерные для этой сферы цели и задачи речевой коммуникации, а также содержательные особенности речи, обусловливаемые спецификой её тематики и доминирующими в данном стиле принципами речепроизводства. Помимо этих обстоятельств, на формирование стилистических различий между теми или иными речетипами определяющее воздействие могут оказывать и такие факторы, как письменная или устная форма речи, её подготовленность или спонтанность, монологический или диалогический характер, наличие или отсутствие непосредственного контакта между вступающими в общение людьми, используемые ими каналы связи, количество и состав тех лиц, к кому обращаются с речью, характер ситуаций, в которых происходит процесс коммуникации, эмоциональные регистры общения, наличие или отсутствие «коммуникативных помех и шумов». Различные комбинации перечисленных выше факторов создают те своеобразные и неповторимые в своей индивидуальности речетипы, которые именуются речевыми жанрами.

Гипотетически каждый из этих факторов, не говоря уже о жанрах, мог бы послужить основой для выделения каких-нибудь стилей. Так, В.В. Виноградов предлагал различать речевые стили с учетом таких признаков, как монологический и диалогический характер речи, и в конечном счете связывая их с конкретными «композиционно-речевыми системами», под которыми подразумевались речевые жанры (официальный доклад, лекция, приветственное слово, заявление и т. п.) [Виноградов 1963, с. 14, 202]. Ю.С. Степанов сначала соотносил стили с видами речи, используемыми в типовых «общественных» ситуациях, а впоследствии различал и противопоставлял функциональные стили, соотносимые с различными сферами общения, и просто стили, связываемые с конкретными речевыми жанрами [Степанов 1975, с. 201; 1990, с. 494]. Т.Г. Винокур утверждала, что описать «стилистический узус» какого-то речевого коллектива (и, следовательно, выявить существующие речевые стили) – это значит «определить, какие именно свойства языкового употребления следует признать типическими для коммуникативно-стилевых общественных ситуаций речи». При этом она указывала на необходимость учета эмоциональных стилевых окрасок типа «грубость – фамильярность – интимность» или «возвышенная торжественность – деловая официальность», набор которых является «коммуникативно существенным» [Винокур 1980, с. 22, 42]. В повседневном (не научном и не терминологическом) употреблении можно встретить такие выражения, как высокопарный стиль, шутливый стиль, телеграфный стиль, в пародийном стиле, в стиле памфлета и т. п.

Все это говорит о том, что основания для разграничения речевых стилей, могут быть совершенно разными. И если выбирать их них наиболее существенные, лежащие в основе самой главной стилистической дифференциации всех возможных видов речи, остановиться нужно будет все-таки не на связи последних с теми или иными сферами речевого общения или формами общественного сознания, а на более глобальных, на наш взгляд, моментах – признаках этикетности и неэтикетности речи, обусловливаемых закономерностями речепроизводства в этикетных и неэтикетных ситуациях общения.

Как уже отмечалось в третьей главе, все известные нам формы речевой коммуникации могут быть разделены на этикетные или неэтикетные в зависимости от того, выдерживается ли в них общий условно-уважительный эмоциональный тон по отношению к адресатам речи. Те виды речи, где этот эмоциональный тон выдерживается последовательно, могут рассматриваться как проявления или разновидности единого этикетного речетипа, который с традиционной точки зрения может быть определен и как литературный, несмотря на то что сферы его использования далеко выходят за рамки литературы. Соответственно и стиль, характерный для данного речетипа, может определяться как общеэтикетный или литературный. Его главной чертой является избегание «сниженных» речевых средств, маркируемых как разговорные, просторечные, жаргонные и нецензурные. Их употребление рассматривается как отступление от условно-уважительного тона общения и проявление неуважение к адресатам речевого сообщения или текста.

В качестве вариантных разновидностей общеэтикетного речевого стиля, (т. е. частных этикетных стилей) будут выступать, с одной стороны, традиционно выделяемые функциональные стили, связываемые с различными сферами общения, не исключая и обиходно-бытовой, а с другой стороны, более конкретные стили, соответствующие тем или иным речевым жанрам. Таким образом, здесь следует говорить, прежде всего, о научном, официально-деловом, публицистическом, литературно-художественном, церковно-религиозном и обиходно-бытовом стилях, как основных функциональных разновидностях общеэтикетного речевого стиля. Все они имеют свои, предельно широкие сферы функционирования, которые предопределяют их наиболее общие стилевые черты. Причем обиходно-бытовой стиль тоже должен быть включен в этот перечень на том основании, что и в повседневном быту люди могут придерживаться правил этикетного общения с его условно-уважительным эмоциональным тоном – в тех случаях, когда участники коммуникации мало знакомы друг с другом или их отношения носят натянутый характер, проявляющийся в подчеркнуто формальной вежливости.

Далее необходимо выделять более частные жанровые стили, связанные с используемыми в различных сферах общения речевыми жанрами. При этом важно понимать, что именно эти стили являются наиболее конкретными видами общепринятых речевых стилей, поскольку речетипы, именуемые жанрами речи, представляют собой такие её формы, своеобразие которых обусловливается целыми пучками хоть и разных по своей природе, но действующих скоординированно стилеобразующих факторов. К примеру, жанровому речетипу, определяемому как научное сообщение, может быть приписан ряд таких стилистически значимых признаков, как этикетность, публичность, устная форма презентации, наличие прямого контакта с аудиторией, монологичность, подготовленность и, конечно же, серьезность содержания. Научная дискуссия как речетип, обладающий большинством стилеопределяющих свойств, присущих научному сообщению, будет отличаться от него только диалогическим характером речи и общей неподготовленностью (спонтанностью) образующих её «ткань» высказываний. И этого расхождения достаточно для того, чтобы говорить о сообщении и дискуссии как о вполне самостоятельных речетипах, обладающих своими собственными жанровыми стилями, поскольку в них отражаются существеннейшие различия между монологической и диалогической, подготовленной и спонтанной разновидностями речи.

Что касается речи неэтикетной, то с учетом того, что в ней могут быть репрезентированы разные эмоциональные тоны (регистры) общения, основную стилевую дифференциацию здесь следует проводить, на наш взгляд, именно между эмоционально маркированными речетипами, характеризуемыми как любовно-ласкательный, дружески-фамильярный, иронически-насмешливый, презрительный, грубо-враждебный и т. п. И различаемые здесь речевые стили соответственно могут определяться теми же самыми названиями. Но поскольку большинство из перечисленных речетипов используются нами относительно редко по сравнению с постоянно употребляемым дружески-фамильярным, то именно фамильярный (непринужденный, неофициальный) стиль должен быть признан основным среди неэтикетных речевых стилей. Нелишним здесь будет напомнить, что именно этот стиль традиционно характеризуется в работах по стилистике как разговорный, противопоставляемый всем книжным (т е. этикетным) стилям. И именно в его составе различаются более конкретные жанровые стили, соотносимые с такими жанрами непринужденной разговорной речи, как приятельская беседа, устный рассказ, анекдот, шутливый разговор и пр. С другой стороны, фамильярный стиль завоевывает в настоящее время все более и более значительное место в таких традиционно этикетных сферах общения, как художественная литература и публицистика. И если в художественных текстах многие отечественные писатели уже давно предпочитают использовать непринужденно-фамильярную манеру разговора с читателем, то в публицистических книгах, претендующих на аналитическую серьезность и большую политическую значимость содержания, подобная манера «прописалась» сравнительно недавно.

Довольно показательны в этом плане произведения широко известного в нашей стране востоковеда Е.Я. Сатановского, где на многих страницах можно встретить речевые пассажи совершенно неэтикетного характера, максимально приближенные к разговорному речетипу. Так, например, в «Книге Израиля» вышеупомянутого автора читаем: Что делает еврейский левый интеллигент в Израиле? Сначала он изобретает мирное урегулирование и под это дело на плечах восторженной публики проходит в дамки. Ездит по миру, обменивается визитками, выдвигает инициативы и становится министром. Хорош-шо пошла! Потом дело сбоит. Начинается непонятное – с перетыку на переляк. Потом вообще все останавливается. А там становится ясно, что и его надули, и страну надули. И надо не носить его на руках, а гнать поганой метлой, в том числе из власти. Что медленно, но шаг за шагом происходит. Быстро не получается, народ в стране наивный до слез, отходчивый и на чудо надеяться привык. Но чудес все нет и нет, а терроризм есть, и левые теряют свое кровное уже совсем без перспектив вернуться к кормушке. Согласимся, что стилистика текстов такого рода более приличествует приятельскому разговору за кружкой пива, нежели этикетной политической аналитике. Еще более фамильярный характер текстам Сатановского придает использование некоторых довольно специфических, сниженных до неприличия речевых средств, к примеру: Правозащитники защищают не угнетенных арабов от евреев-оккупантов и не «моральное право Израиля на существование», а свое персональное желание влезать в каждую задницу без мыла. Или: Американские евреи … туда (в Израиль) приезжали в малом количестве, и многие из них были из числа ультраортодоксов. Бойцы из них, за редкими исключениями, как из говна пуля». Или вот еще: «Особенно въедливые и подлые по этой (религиозной) части, как всегда, свои … сволочнейший народ. Не удавят, так прирежут, не прирежут, так заложат. Ни дна им, ни покрышки, ни спокойного сна. Ни в ясный день, ни в темную ночь. Сколько судеб эта падаль ползучая загубила … Что б они скисли, протухли и повесились на собственных кишках». Такие примеры можно множить до бесконечности. Фразы, построенные по разговорным синтаксическим моделям и с интонациями, свойственными разговорной речи, с обильными вкраплениями не только собственно разговорных, но и грубо-просторечных, жаргонных, а то и просто неприличных слов. Чего в этих строчках больше – фамильярности, доверительности, демонстрации независимости от традиционных речевых канонов, общей эмоциональной раздраженности или просто обычного стеба, сказать трудно. Ясно только одно: создавать публицистические тексты в такой манере прежде было невозможно, их никто не стал бы публиковать, а теперь это можно – сколько угодно. Хотя справедливости ради нужно сказать, что в своих публичных выступлениях, например на телевизионных ток-шоу, Е.Я. Сатановский подобных речевых изысков все-таки избегает.

Важнейшими стилеобразующими факторами, непосредственно обусловливающими своеобразие функционально-стилевых и жанрово обусловленных речетипов, являются стилистические нормы и принципы.

В настоящее время совершенно очевидным представляется то факт, что языковое сознание человека отнюдь не ограничивается одним только знанием слов, грамматических форм и синтаксических конструкций, составляющих «технический инструментарий» речи, – оно включает в себя еще и имеющиеся у каждого из нас представления о том, как нужно правильно пользоваться этим инструментарием в практике речевого общения. Представления такого рода формируются у людей с самого раннего возраста в процессе восприятия и осмысления характерного для их непосредственного социального окружения речевого узуса. Мысленно фиксируя то, как говорят окружающие, члены того или иного речевого коллектива экстраполируют эти наблюдения на самих себя и на свою собственную речевую деятельность. Таким естественным образом и появляются нормативные представления, регламентирующие использование различных речевых элементов в процессе коммуникации. Школьное и вузовское обучение тоже играет здесь немаловажную роль, равно как и воздействие других социальных факторов – научной и художественной литературы, средств массовой информации, речевой практики, принятой в государственных учреждениях, общественных организациях, церкви и т. д.

Психический механизм формирования нормативно-речевых представлений предельно прост. Однако их выявление осложняется тем, что эти представления труднодоступны для самонаблюдения, плохо поддаются рефлексии и потому не формулируются обычными людьми в виде четких, терминологически выверенных правил. Тем не менее, не будучи выражаемы в форме стройных логических суждений, нормативно-речевые представления отчетливо дают о себе знать при восприятии общающимися различных ошибок и отступлений от общепринятых норм в речи их партнеров по коммуникации. Не предлагая строгой научной интерпретации замечаемых речевых ошибок и нормативных нарушений, люди способны, однако, четко фиксировать их и давать им ортологическую оценку в виде суждений типа «Это неправильно», «Так не говорят», «Это не по-нашему будет».

Формулирование языковых норм в виде определенных наборов строгих и систематизированных правил – задача, посильная только для специалистов-филологов. Однако слабая рефлексируемость нормативно-речевых представлений вызывает значительные затруднения в их выявлении и описании даже у профессионалов. Это проявляется, в частности, и в том, что в лингвистической науке еще отсутствует общепринятая типология и классификация речевых норм, а отдельные их типы даже и не упоминаются в научной литературе. Выделяя такие постоянно фигурирующие в ортологии разновидности норм, как орфографические, орфоэпические, акцентологические и грамматические, авторы теоретических работ и практических пособий по культуре речи почти ничего не пишут, например, о лексических нормах, значимость которых обусловливается хотя бы тем, что они отсекают от общепринятого употребления жаргонную, диалектную и нецензурную лексику, а также такие «неправильные» слова, как кура, транвай, ложить, покласть, схотеть, вчерась и им подобные. Не встретим мы в лингвистических работах и упоминания о семантических нормах языка, и это несмотря на то, что данные нормы выполняют самую важную в речепроизводстве функцию – связывания различных звуковых комплексов со строго определенными значениями и смыслами. А ведь эта связь, будучи не природным, а чисто конвенциональным и потому условным явлением, не может не регулироваться особыми нормативно-речевыми предписаниями – семантическими нормами.

К числу нормативных установлений, крайне важных в плане регулирования речевой деятельности, но редко упоминаемых в лингвистической литературе, относятся и стилистические нормы. Понятие стилистической нормы редко встречается на страницах специальных исследований и учебных пособий по стилистике и культуре речи, хотя факт существования этих норм, безусловно, является одним из самых существеннейших моментов стилеобразования. Думается, следует согласиться с Д.Н. Шмелевым, утверждавшим, что на уровне языкового сознания наши представления о том или ином конкретном стиле речи проявляются прежде всего как представления об определенной системе особых речевых норм [Шмелев 1977, с. 46]. Правда, в общей теории стилистики сущность и содержание этих норм еще не определены даже в самом общем виде. Г.О. Винокур, впервые заговоривший о существовании стилистических норм, писал, что «понятия разных стилей языка» создаются особыми речевыми привычками и нормами, «в силу которых из наличного запаса средств языка производится известный отбор, не одинаковый для разных условий языкового общения» [Винокур 1959, с. 221]. Однако, чем стилистические нормы отличаются от речевых привычек, Г.О. Винокуром так и не было разъяснено. В.В. Виноградов в своих работах по стилистике интересующий нас термин не использовал, предпочитая говорить только об общих присущих функциональным стилям «внутренних экспрессивно-смысловых принципах отбора, объединения, сочетания и применения выражений и конструкций» [Виноградов 1981, с. 255]. Б.Н. Головин, писавший о возможности выделять наряду с другими типами речевых норм и нормы стилистические, отмечал, что под последними следовало бы понимать «речевые обычаи, регулирующие применение средств языка в соответствии с выражаемым содержанием, целями и условиями общения» [Головин 1979, с. 25]. А Д.Н. Шмелев, рассматривавший стилистические нормы в качестве неотъемлемой части языкового сознания, понимал их как имеющиеся у носителей языка представления о требованиях каждого конкретного функционального стиля [Шмелев 1977, с. 50].

В работах других авторов можно встретить и иные трактовки понятия стилистической нормы. Об общей теоретической неопределенности данного понятия свидетельствует и то, что разные, порой противоречащие друг другу его определения могут иметь место даже на страницах одного и того же издания. Например, в «Стилистике» М.Н. Кожиной, Л.Р. Дускаевой и В.А. Селимовского стилистические нормы определяются и как принципы отбора языковых средств в социально значимых сферах общения, и как навыки общения, применяемые в различных сферах, и как привила реализации принципов отбора языковых средств, создающих стилистико-речевую организацию [Кожина 2008, с. 107, 115, 137, 154, 156]. Вся эта разноголосица в интерпретации сущности и содержания стилистических норм во многом обусловливается, как нам представляется, отсутствием в лингвистике четкого и ясного понимания семантики самого слова норма.

В современном речевом обиходе данное слово используется в нескольких значениях. Одно из них – «установленная мера или стандартный размер чего-либо». С этим значением мы сталкиваемся в таких словосочетаниях, как норма выработки, норма осадков, нормы распределения продуктов и т. п. А вот под нормой языка понимается «совокупность наиболее устойчивых традиционных реализаций языковой системы, отобранных и закрепленных в процессе общественной коммуникации» [Семенюк 1990, с. 337]. По-другому это можно определить как совокупность речевых единиц, регулярно воспроизводимых в процессе общения членами того или иного речевого коллектива Аналогичное использование слова норма имеет место и в стилистике, где нормой стиля называют среднестатистический набор речевых средств, употребляемых в той или иной сфере общения. Для обозначения объектов такого рода используется выражение «средняя норма функционального стиля» [Кожина 2008, с. 134].

Но имеется и еще одно значение слова норма – «предписывающее установление, правило», которое реализуется в словосочетаниях типа моральная норма, норма права, поведенческие нормы, этикетные нормы и т. д. Во всех этих случаях под нормами подразумеваются определенные предписания, регламентирующие поведение людей применительно к тем или иным условиям их жизни и конкретным жизненным ситуациям.

Императивная привязка каких-то форм поведения к тем или иным обстоятельствам человеческого бытия является определяющим моментом содержания существующих в обществе правовых и моральных норм. И среди норм, регулирующих речевую деятельность, тоже должны иметься нормативные предписания, привязывающие использование тех или иных речевых единиц к определенным условиям общения. Думается, что именно эти предписания и заслуживают наименования стилистических норм.

Однако, к каким же условиям и обстоятельствам речи могут быть нормативно прикреплены какие-то конкретные речевые средства (именуемые обычно стилистически маркированными или стилистически окрашенными)? Когда в лингвистике говорят о стилистической маркированности речевых единиц, то чаще всего имеют в виду их закрепленность за сферами общения, соотносимыми с различными сферами человеческой жизнедеятельности. Правда, при этом иногда отмечается, что сферы общения можно трактовать по-разному, относя к ним, например, общение на улице, на производстве, в дружеском кругу и т. д. [Кожина 2008, с. 90]. На наш взгляд, применительно к перечисленным здесь случаям речь должна идти не о сферах, а о ситуациях общения. И именно типовые ситуации общения и речи в первую очередь должны рассматриваться как объекты нормативной «привязанности» стилистически маркированных речевых средств.

Все ситуации общения, как уже отмечалось нами, делятся на этикетные и неэтикетные в зависимости от наличия или отсутствия необходимости выдерживать условно-уважительный эмоциональный тон по отношению к адресатам речи. И именно это разграничение обусловливает существование тех пластов стилистически маркированных речевых средств, которые трактуются как разговорные и грубо-просторечные. Главное сходство единиц, относящихся к этим категориям, заключается в принципиальной, нормативно диктуемой невозможности использования их в этикетных ситуациях, где исключается проявление фамильярности, враждебности и любой другой формы эмоциональности, выходящей за рамки условно-уважительной вежливости. В этом смысле стилистическая маркированность разговорных и просторечных речевых элементов является строго запретительной. Нормы же, регламентирующие их употребление, имеют двойственный характер: с одной стороны, они запрещают использование разговорных и просторечных единиц в этикетных ситуациях общения, а с другой стороны, допускают употребление этих единиц в неэтикетных ситуациях. В данных нормах реализуются две разновидности деонтической модальности, характерной для всех нормативных установлений, – модальность запретности и модальность допустимости. Третий вид деонтической модальности – обязательности (или долженствования) – к речевому использованию разговорных и просторечных элементов не имеет отношения: невозможно предположить существование каких-либо ситуаций и условий общения, в которых употребление этих элементов считалось бы обязательным. И хотя наличие разговорных и просторечных единиц в неэтикетных речетипах представляет собой бесспорный факт, никто не запрещает использовать в неэтикетных ситуациях вместо разговорно маркированных речевых средств их стилистически нейтральные и даже книжные эквиваленты. Потому-то эти ситуации и являются неэтикетными, что автор речевого сообщения волен выбирать в них любой эмоциональный тон общения и любые, какие ему захочется, речевые средства.

В настоящее время можно с уверенностью констатировать и то, что неэтикетными сферами речевой деятельности стали художественная литература и некоторые жанры публицистики. А это значит, что, не ощущая необходимости придерживаться условно-уважительного тона в общении с читателями, писатели получили полный карт-бланш на использование в своих текстах речевых единиц, выражающих любые формы эмоционального отношения к потенциальным адресатам своих творений, со всеми вытекающими из этого стилистическими последствиями.

Данное обстоятельство отметил когда-то Д.Н. Шмелев, утверждавший, что стилевая организация художественной речи предполагает способы изложения, которые во многом задаются индивидуальной авторской интонацией, а вот в официально-деловом и научном речетипах «само назначение речи обусловливает … гораздо более жестко регламентированное взаимоотношение между участниками общения» [Шмелев 1977, с. 161, 153]. Поэтому совершенно неслучайным представляется то, что стилистические нормы, имеющие долженствовательную модальность, т. е. предписывающие использование каких-то речевых единиц в каких-то ситуациях общения, имеют отношение именно к тем ситуациям, в которых осуществляется официальная и научная речь. Так, в ходе судебного процесса его участники могут именоваться только строго определенными словами – истец, ответчик, подсудимый, потерпевший, свидетель – и никакими другими. А в официальном дискурсе, принятом в пенитенциарных учреждениях, людей, находящихся в заключении, требуется называть только осужденными, а не заключенными или зэками.

Характернейшей чертой официально-делового стиля является жесткая нормативная привязанность строго определенных лексических и фразеологических средств к каким то конкретным документальным жанрам. К примеру, документ, официально фиксирующий акт дарения чего-либо кому-либо, может называться только договором дарения, и никак иначе; лица, участвующие в этом акте, должны именоваться словами даритель и одаряемый; в тексте документа в качестве обязательных должны использоваться словосочетания передача в собственность, отчуждаемое имущество, инвентаризационная оценка и т. п. Правда, в подобных случаях нормативная обязательность строго определенных лексических и фразеологических единиц обусловливается не общим эмоциональным тоном документа, а требованием предельной, не допускающей никаких разночтений точности в формулировках, что является характернейшей содержательной чертой юридического дискурса.

Что касается научного стиля, то здесь нормы, имеющие модальность обязательности, имеют диапазон действия менее широкий, чем в официально-деловом стиле. Одной из основных характеризующих черт научной речи является, как известно, широкое использование терминологической лексики, специфической для каждой области науки. Однако мы не можем сказать, что существуют какие-то особые нормы, обязывающие ученых придерживаться в своих трудах и выступлениях каких-то строго определенных, жестко фиксируемых терминосистем. Выбор здесь всегда остается за конкретным человеком. Более того, законы научного дискурса позволяют даже изобретать свои собственные термины-неологизмы, если ученые считают это когнитивно и коммуникативно оправданным.

Говоря о преподавании различных научных дисциплин, следует отметить, что традиции, установившиеся в наших вузах, также предоставляют преподавателям значительную свободу в выборе используемой ими терминологии и о существовании каких-то жестких норм терминоупотребления говорить здесь не приходится. Другое дело – практика школьного обучения. Поскольку на уроках в средней школе и учителя, и учащиеся просто обязаны пользоваться стандартной, предусмотренной программой и предлагаемой учебниками терминологией, можно смело утверждать, что существуют особые стилистические нормы, жестко регламентирующие обязательность употребления строго определенных научных терминов в речевых ситуациях, имеющих место в процессе школьного преподавания.

Все отмеченные нами и подобные им стилистические нормы, являясь жесткими правилами использования конкретных коммуникативных единиц в тех или иных ситуациях общения, появляются, существуют и реализуются в речи людей обычно благодаря действию неких более общих законов стилеобразования, которые, будучи осознаваемы и так или иначе рефлексируемы, обретают характер осознанных стилистических принципов. Происходит это аналогично тому, как в этике конкретные моральные нормы, регулирующие человеческое поведение в определенных жизненных ситуациях, могут выступать в качестве производных от каких-то более общих, надситуативных этических принципов. Так, речевые нормы, жестко привязывающие те или иные юридические термины к конкретным типам деловых документов, обусловливаются принципами предельной точности и стандартизованности, характерными для определенных жанров юридической речи, а нормы, запрещающие использование разговорной и просторечной лексики в различных этикетных ситуациях, порождаются действующим в таких ситуациях принципом необходимости демонстрации условно-уважительного отношения к партнерам по общению.

Однако далеко не все стилистические принципы, даже из числа ясно осознаваемых как общие речевые установки, порождают те строгие, общеобязательные и детализированные нормативные предписания, которые мы называем стилистическими нормами. Данные принципы могут реализовываться и в не нормативно обусловленных, а чисто узуальных закономерностях слово- и формоупотребления, построения синтаксических конструкций и фраз. Такого рода закономерности хоть и выступают в качестве характерных признаков каких-то типов текстов и форм речевой деятельности, однако никем не мыслятся как общеобязательные речевые установки.

Важнейшим стилеобразующим принципом, характеризующим практически все формы научного дискурса, является принцип «подчеркнутой логичности», заключающийся прежде всего в требовании предельной точности при передаче причинно-следственных и условно-следственных отношений между описываемыми явлениями, при аргументировании и доказательстве тех или иных теоретических положений. В узуально-речевом плане действие данного принципа проявляется, в частности, в наблюдаемом во всех научных текстах широком употреблении сложноподчиненных предложений с причинными, условными и следственными союзными скрепами. Хотя это отнюдь не означает, что применительно к научной речи могут быть сформулированы какие-то особые нормы, предписывающие выражать причинно-следственные и условно-следственные отношения только при помощи перечисленных выше конструкций и запрещающие использовать для этой цели какие-то иные синтаксические средства – сложные предложения с бессоюзной связью, причастные и деепричастные обороты, вводные слова и т.п.

Одним из основных стилистических принципов, определяющих специфику художественной речи, является принцип изобразительной образности, для создания которой применяются самые разные речевые приемы, среди которых не последнее место занимает использование разнообразных образных средств, связанных со словоупотреблением. Однако, признавая этот бесспорный факт, вряд ли кто-то станет говорить о существовании каких-то особых норм, указывающих писателям и поэтам, сколько и каких эпитетов, сравнений и метафор им необходимо применять в тех или иных прозаических и поэтических текстах. Существование принципа образности как некоей общей типологической установки художественного дискурса оставляет за каждым литератором полную свободу в выборе конкретных словесно-образных речевых средств, вплоть до полного отказа от использования оных.

Думается, что и характерное для разговорно-диалогических форм речи широкое употребление конструктивно неполных (эллиптированных) синтаксических построений также является результатом действия особого, сознательно применяемого стилистического принципа, который в свою очередь обусловливается действием еще более общего лингвистического закона, известного в науке как закон экономии речевых усилий.

Вряд ли можно сомневаться в том, что связанное с опорой на предшествующий контекст или ситуацию эллиптирование тех или иных структурно необходимых компонентов разговорной фразы производится говорящими вполне осознанно и, следовательно, расценивается ими как безусловно допустимое в предлагаемых условиях общения. Таким образом, не имеется никаких оснований для того, чтобы рассматривать структурно неполноценные фразы типа Ты куда? – В кино как ненормативные. Несмотря на всю свою конструктивную ущербность, они вполне соответствуют общепринятым нормативным представлениям, связываемым с устно-разговорными формами общения.

Вместе с тем, проведенные в последние десятилетия исследования разговорной речи показали, что в ней, причем не только в её диалогических, но и в монологических формах, обнаруживается масса таких синтаксических построений, которые никак не могут быть признаны нормативными даже для условий разговорного дискурса. К их числу относятся, например, так называемые «слабооформленные синтаксические конструкции», представляющие собой разнообразные отступления от существующих в русском синтаксисе структурных схем и воспринимаемые обычно как совершенно недопустимые речевые образования. О.А. Лаптева характеризовала эти конструкции как «построения случайного характера, незавершенной организации, возникающие при самоперебивах, прерывании высказывания, оговорках, повторениях, перестройках речи и т.д.» [Лаптева 1976, с. 34]. Такого рода построения появляются в потоке речи, «когда говорящий, пытаясь выразить мысль, отказывается от продолжения начатой фразы или перестраивает конструкцию «на ходу». Какая-то часть лексического материала при этом остается вне синтаксической организации, слова ассоциативно нанизываются друг на друга соответственно смене представлений» [Лаптева 1976, с. 120]. Приведем некоторые примеры слабооформленных разговорных конструкций, извлеченные из книги О.А. Лаптевой: Одному он как … ну там всех перешвырял; Некоторые прямо по две корзины ягод обратно едут; А чем больше человек сидит, ему опять сидеть хочется; Я думаю, дыню нужно … недолго чтоб она лежала; Мы жили вдвоем … такая … смежные две комнаты; Рассмотрение такое сейчас … то есть объект вот этот информации … носит вот сейчас в общем предварительный характер.

Построения такого рода рассматривались О.А. Лаптевой как результаты действия «принципа отсутствия предварительного обдумывания высказывания», что вообще характерно для неподготовленной устной речи [Лаптева 1976, с. 119]. С нашей же точки зрения, здесь нужно говорить не о принципе как некоем сознательном установлении, а об особом стилеобразующем факторе, действующем неосознанно и создающем определенные узуальные закономерности помимо сознательной воли людей и их нормативно-речевых представлений.

 

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

 

1. Бельчиков Ю.А. Практическая стилистика современного русского языка. М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2012. 432 с.
2. Виноградов В.В. Проблемы русской стилистики. М.: Высшая школа, 1981. 320 с.
3. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М.: Изд-во АН СССР, 1963. 255 с.
4. Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М.: Учпедгиз, 1959. 492 с.
5. Винокур Т.Г. Закономерности стилистического использования языковых единиц. М.: Наука, 1980. 237 с.
6. Головин Б.Н. Как говорить правильно: Заметки о культуре русской речи. Горький: Волго-Вятское книжн. изд-во, 1979. 160 с.
7. Головин Б.Н. Основы культуры речи. М.: Высшая школа, 1988. 320 с.
8. Горшков А.И. Русская стилистика. Стилистика текста и функциональная стилистика. М.: АСТ Астрель, 2006. 367 с.
9. Кожина М.Н., Дускаева Л.Р., Салимовский В.А. Стилистика русского языка. М.: Флинта : Наука, 2008. 464 с.
10. Костомаров В.Г. Наш язык в действии: Очерк современной русской стилистики. М.: Гардарики, 2005. 287 с.
11. Лаптева О.А. Русский разговорный синтаксис. М.: Наука, 1976. 397.
12. Мечковская Н.Б. Общее языкознание. Структурная и социальная типология языков. М.: Флинта; Наука, 2009. 312 с.
13. Розенталь Д.Э. Справочник по русскому языку. Практическая стилистика. М.: ОНИКС 21 век; Мир и Образование, 2004. 384 с.
14. Семенюк Н.Н. Норма языковая // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. с. 337, 338.
15. Степанов Ю.С. Основы общего языкознания. М.: Просвещение, 1975. 271 с.
16. Степанов Ю.С. Стиль // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 494, 495.
17. Шмелев Д.Н. Русский язык в его функциональных разновидностях. М.: Наука, 1977. 168 с.