Малевинский Сергей Октябревич

В утвержденной в 2009 году Примерной основной образовательной программе магистратуры по направлению «Филология» курс «Филология в системе современного гуманитарного знания» позиционируется как учебная дисциплина, относящаяся к базовой части дисциплин общенаучного цикла всех магистерских программ, относящихся к вышеназванному направлению. Таким образом, курс этот рассматривается как дисциплина, выступающая в качестве некоей общей теоретической базы подготовки магистров-филологов как по лингвистическим, так и по литературоведческим специальностям. И уже в этом содержится определенный подвох: ведь испокон веков литературоведение и языкознание считались совершенно самостоятельными науками, существующими сами по себе и не имеющими почти ничего общего ни в сфере объектов исследования, ни в исследовательской методологии.

Основным объектом языкознания всегда считался и продолжает считаться естественный язык, понимаемый как некая самостоятельная, автономно существующая система звучащих знаков. А основным объектом литературоведения был и остается художественный текст, рассматриваемый обычно в антураже какого-то ассоциируемого с ним идейного содержания, угадываемого или изобретаемого теми или иными интерпретаторами этого текста. И что же общее может в таком случае связать языкознание и литературоведение в рамках какой-то одной научной парадигмы, какая теория может выступить в роли того связующего звена, которое способно соединить две эти науки как части некоего единого научного целого?

Таким теоретическим звеном, в равной мере соотносимым как с языкознанием, так и с литературоведением, может быть только всеобщая, всеобъемлющая теория речевой деятельности. С литературоведением такая теория будет непосредственно связана прежде всего потому, что любой текст, в том числе и художественный, представляет собой конечный продукт этой формы человеческой деятельности. А связь теории речевой деятельности с языкознанием традиционно видится в том, что любой естественный или искусственный язык считается инструментом и источником строительного материала для человеческой речи. И как построение литературного текста, его структура и содержание не могут быть адекватно осмыслены абстрагированно от характера созидающей его речепроизводственной деятельности, так и содержательные компоненты той или иной языковой системы (всей целиком или какого-то отдельного её фрагмента) не могут быть правильно поняты и описаны без учета особенностей той формы речи, для которой они предназначены.

Именно общую теорию речевой деятельности, выступающую в качестве связующего звена между языкознанием и литературоведением, и следует в настоящее время понимать под словом филология. Это, конечно же, противоречит традиционному пониманию филологии как простого объединения двух данных наук. И тем не менее, именно эта новая трактовка легла в основу программы магистрантского курса «Филология в системе современного гуманитарного знания», разработанной в Московском госуниверситете и рекомендованной к использованию в других вузах страны Министерством образования и науки Российской Федерации. Среди основных целей освоения интересующей нас учебной дисциплины в этой программе особо было отмечено «овладение основами методологии научного познания при изучении различного вида текстов и коммуникаций, методами и приемами речевого воздействия в различных сферах коммуникации». Общая речевая направленность филологии как науки в новом её понимании, как говорится, налицо. Следуя этому пониманию, авторы программы открыто заявили о смещении главных научных интересов филологии в сторону фактов, явлений и проблем, связываемых именно с речью. В качестве таковых были указаны «методологические диады и триады» типа «человек – коммуникация», «филология – человек», «язык – речь – текст». В рамках этих диад и триад было предложено обратить особое внимание на такие вопросы, как: причины, механизмы и следствия использования языка и текста (чем всегда занималась прагматика речи); современные среды, сферы и каналы речевой коммуникации; речевые жанры (в их современном состоянии и историческом развитии); специфика межличностного общения; организация и структура диалога; роль языка в процессах мышления; делопроизводство, маркетинг и реклама как общественно востребованные формы речевой коммуникации; деловая риторика и деловое письмо как прикладные отрасли филологического знания; филологическое консультирование и филологическая экспертиза в жизни современного общества. Все эти вопросы, естественно, нельзя рассматривать, игнорируя человека как субъекта, осуществляющего речевую деятельность, не затрагивая темы коммуникативных компетенций человеческой личности и, шире, психического содержания и внутренней структуры того психолингвистического феномена, который именуется языковой (или речевой, коммуникативной) личностью.

Справедливости ради следует отметить, что далеко не все современные ученые, работающие над теоретическими проблемами общей филологии, готовы согласиться с её пониманием как единой, всеобъемлющей теории речевой деятельности. Некоторые из них хотели бы ограничить объект филологического исследования одними лишь только текстами различного происхождения и предназначения (см., например, работы В.И. Аннушкина). С другой стороны, отдельные авторы склонны предельно расширять сферу познавательных интересов филологии, включая в неё целый ряд смежных гуманитарных наук – начиная с палеографии и текстологии и заканчивая семиотикой, историей и культурологией. При первом подходе предмет изучения филологии как науки и учебной дисциплины необоснованно сужается, а при втором подходе он просто теряется в ворохе других связанных или даже не связанных с ним культурно-исторических проблем.

Полнее всего понимание филологии как всеобъемлющей теории речевой деятельности отразилось в содержании книг академика РАО Ю.В. Рождественского «Введение в общую филологию» (М., 1979) и «Общая филология» (М., 1996). Собственно говоря, только лишь эти две книги и могут считаться в настоящее время изданиями, достойными выполнять роль учебников общей филологии, пригодных для использования в процессе изучения данной дисциплины магистрантами, обучающимися в вузах нашей страны по направлению «Филология». Однако и эти издания, при всей адекватности их содержания поставленным перед общей филологией теоретическим и практическим задачам, все же не лишены целого ряда довольно существенных, на наш взгляд, недостатков, большинство из которых могут быть объяснены наличием в современной лингвистической науке давно и прочно угнездившихся в ней мифов и мифологем.

Лингвистические мифы. Такое название многим может показаться странным из-за кажущейся смысловой несовместимости образующих его слов. Ведь лингвистика – это вроде бы серьезная академическая наука, а мифология в понимании большинства людей – совокупность каких-то доисторических сказаний о богах и героях, и ничего общего, ничего такого, что могло бы связывать эти два понятия, между ними как будто бы быть не может. Однако это не совсем так и даже совсем не так, поскольку в современном, более широком понимании слово мифы может использоваться и для обозначения каких-то устоявшихся, разделяемых всеми представлений и теоретических положений, кажущихся очень удобными для понимания и объяснения тех или иных явлений объективной действительности, но на самом деле этой действительности совершенно не соответствующих.

В современных толковых словарях существительному миф приписывается, наряду с другими, и значение «выдумка, вымысел». Именно это значение интересующего нас слова мы и будем иметь в виду, говоря о различных лингвистических мифах. Правда, в определение данного значения необходимо внести одну небольшую, но довольно серьезную коррективу: мифами, по-видимому, следует называть отнюдь не всякий человеческий вымысел вообще (скажем, художественный иди фольклорный), а только те измышления нашего разума, которые претендуют на обладание какой-то объяснительной функцией, с помощью которых люди пытаются объяснять то, что не представляется им эмпирически очевидным. Именно такого рода измышлениями оказалось переполнено современное языкознание, причем не только в общетеоретическом, но и в конкретно-описательном своих аспектах. А это не только оказывается непреодолимым препятствием для дальнейшего его развития, ибо заводит в тупик многие лингвистические направления, но и вообще превращает языкознание из достоверной, пусть даже в чем-то и ошибающейся, но все же науки, в какую-то псевдонаучную форму общественного сознания, которой вполне могло бы быть присвоено наименование околонаучной (или наукообразной) мифологии.

Величайшим заблуждением является убеждение в том, что различные мифы и мифологические представления (мифологемы) могут возникать только на уровне обыденного сознания, которое, достигнув определенного предела своих возможностей в достоверном объяснении окружающего нас мира, стремится компенсировать недостаток реальных, эмпирически проверяемых знаний о мире продуцированием каких-то фантастических, хотя, может быть, и внешне правдоподобных виртуальных конструктов. Подобного рода заблуждения, сопровождающиеся порождением тех или иных мифологем, вполне возможны и на научно-теоретическом уровне человеческого познания, в лоне теоретических построений какой-нибудь серьезной и вполне уважаемой науки (вспомним хотя бы такие когда-то владевшие умами всех естествоиспытателей понятия, как теплород или флогистон). В подобных случаях мы имеем дело с логическими артефактами, являющимися ничем иным, как плодами неправильно сработавшей научной мысли, не в том направлении задействованной научной фантазии. С другой стороны, использование какой-нибудь мифологемы в научно-теоретическом дискурсе может обусловливаться и некритическим восприятием учеными какого-либо ложного понятия, выработанного на уровне обыденного сознания и отражающего те или иные донаучные представления, которые в последнее время стало модно характеризовать как наивные. В этом плане, особенно когда речь заходит о содержании вербальной картины мира, часто говорят о существовании и отражении в лексике представлений, относящихся к сферам наивного естествознания, наивной анатомии, наивной психологии, наивной экономики и т. д. Хотя языковедам, поскольку именно это ближе всего их профессиональным интересам, следовало бы говорить прежде всего о существующей на уровне обыденного сознания наивной лингвистике и о тех ложных понятиях, которые образуют данную ментальную сферу.

К числу понятий, зародившихся в недрах наивной лингвистики и пришедших затем в научное языкознание, в первую очередь относится само понятие языка, мыслимого как некая особая субстанция, способная существовать сама по себе, в качестве какой-то особой, независимой сущности. С некоторых пор эта субстанция стала осмысливается как строго организованная система звуковых, фонетически оформленных сигналов – языковых знаков, а её наличное бытие стало локализоваться на уровне человеческой памяти и человеческого сознания, что, на наш взгляд, являет собой вопиющий теоретический нонсенс, ибо в сознании и памяти нет и не может быть никаких выступающих в качестве знаков звуковых комплексов, а есть только лишь свойственные людям представления о них.

Но как ни определяй и как ни понимай язык, в любом случае в основе осмысления его как какого-то реально существующего явления лежит зародившаяся некогда в обыденном сознании и привнесенная затем в науку мысль о том, что если в человеческой речи используются какие-то знаковые образования (слова, словоформы, фразеологические обороты и целые высказывания), то где-то, в принципе и неважно где, должно существовать какое-то хранилище, где все эти образования покоятся до поры до времени, будучи разложены по полочкам в определенном порядке, и откуда они извлекаются в случае необходимости, когда у людей возникает потребность в их речевом употреблении. Так вот, мы ответственно заявляем, что никакого такого хранилища не существует и существовать не может, а знаки, используемые в речи, ниоткуда не извлекаются в готовом виде, а создаются в процессе речепорождения каждый раз заново. Как это делается, каким путем, на основе каких представлений и речепроизводственных моделей – на все эти вопросы и должна ответить новая, реалистическая, не отягощенная псевдонаучной мифологией лингвистика, некоторые теоретические положения которой излагаются в данной книге.